Язык языку не враг

— Расул Гамзатович, в ваших краях говорят: когда Бог наделил каждый народ языком, у него остался еще изрядный запас, который он весь отдал Кавказу. Здесь есть даже языки, на которых говорят только в одном селении, например, хиналугский в Азербайджане, бацбийский в Грузии, арчинский в Дагестане. Все это создает уникальную ситуацию, в рамках которой возможно не только взаимное обогащение, но порой и известное противостояние, не так ли?
— Я отвечал себе на этот вопрос в книге «Мой Дагестан». Однако новая ситуация, перед лицом которой мы все неожиданно, но не вдруг оказались, требует и более точных подходов. Об этом немало говорилось на недавно состоявшемся пленуме правления Союза писателей СССР. На мой взгляд, нет ничего опаснее, чем навязывать что-либо человеку, в том числе и язык. Не только мы выбираем язык, но и язык выбирает нас. Сейчас раздаются голоса об обязательном двуязычии для республик. Конечно, это внутренне дело каждого народа. Я лично не сторонник того, чтобы деликатные вопросы решать с помощью закона — ведь его невыполнение должно предполагать какие-то санкции, как же иначе? С другой стороны, всем нам хорошо известно, что даже самые лучшие законы ничего не стоят, если они не обеспечены гарантиями.
В моем родном Дагестане литература создается на девяти языках. Утверждают, что ни одному из них не грозит опасность исчезновения. И это действительно так: достаточно сказать, что только в последнее время появились два новых литературных журнала на национальных языках. Но вот вопрос, который тревожит: кто будет способен прочесть эти журналы через десять — двадцать лет? В Махачкале нет ни одного детского сада, ни одной школы, ни одного класса, где учили бы языку наших предков. Но откуда взяться таким детсадам и школам, если местное педучилище больше не выпускает преподавателей аварского, даргинского, лакского языков? Вот и вынуждены родители-горожане отправлять своих детей на учебу в дальние аулы. А ведь в городах живет половина дагестанцев…
Убежден, что вопросы экологии языка должны решаться гласно, в свободной дискуссии, с учетом имеющегося опыта, исходя из интересов будущего. Что может быть страшнее нигилизма по отношению к родному языку, родной культуре? Увы, слишком часто приходится слышать: наш язык еще, может быть, и нужен по эту сторону гор, а в большом мире — зачем он? Землю родины не унесешь на подошвах сапог. Народ должен беречь язык как самое большое свое национальное достояние. А пока что на радио (объясняя это дефицитом магнитопленки!) выпуски последних известий записывают… на ленты, долгие годы хранившие голоса писателей Дагестана. Так ли мы воспитываем в наших детях чувство патриотизма? В глухом аварском селении звучит приветствие приехавшему в гости прославленному земляку… на ломанном русском языке. Так ли следует утверждать интернационализм? В столице издают серую книгу, написанную дагестанцем, только потому, что он дагестанец. Такая ли литература способна открыть один народ другому? Если родной язык вызывает у меня образ колыбели, то русский язык — образ очага, собравшего вокруг себя многих людей. Им не нужно притворяться друг перед другом. Достоинство каждого народа в том, чтобы, раскрыв душу миру, оставаться самим собой.
В последнее время многие с тревогой говорят об увеличении удельного веса русского языка в республиках за счет местных языков. Я же убежден: язык языку не враг. Если Пушкин заговорит по-лезгински, а Стальский обретет в переводе дар русской речи, от этого только выиграют оба языка, оба народа. «О, великий русский язык, усынови меня не как приблудного, а как найденного сына», — писал лакец Эффенди Капиев. Родной язык — это великое наше наследие, передаваемое из поколения в поколение. Но на каком языке я буду говорить с эстонским другом, с грузинским другом, с туркменским другом? Как бы ни любил каждый из нас свой язык, мы хорошо понимаем: ни одному из наших языков не под силу стать посредником в общей беседе. Герцен говорил о «демократической глубине русского языка». Я за то, чтобы на нашем небосклоне ярко светили все звезды. Но я думаю, что смешно выглядит тот, кто пытается закрыть луну ладонью…
— Мне вспомнилась ваша притча о третьей жене: взял за себя образованный аварец женщину своего народа, но та не знала ни Шекспира, ни Данте, ни Пушкина. Женился он на русской, но новая жена не имела представления ни о Гамзате Цадасе, ни о Сулеймане Стальском, ни об Эффенди Капиеве. Теперь он ищет такую, которая соединила бы в себе двух предыдущих…
— Вообще-то у нас многоженство запрещено… Но если говорить серьезно и понимать под «третьей женой» взаимопроникновение и синтез культур, то поиски ее, в сущности, и составляют фабулу нашей духовной биографии. Половинки должны сложиться, чтобы стать целым, неделимым… Мне пусто было бы в этом мире без Байрона, Хафиза, Ду-Фу, Толстого. Но я никогда не стал бы самим собой и не сумел бы оценить их по достоинству, если бы в детстве не засыпал под колыбельные песни матери, если бы не заслушивался сказками и легендами, которые рассказывал мне отец, если бы судьба моего народа не переплеталась с моей жизнью. Может быть, наши внуки сразу начнут с «Третьей жены». Правда, все русское для моих внуков пока что ближе аварского, но, если разобраться, так их воспитали я и их родители… Интернационализм — понятие всеобщее, он не может подразделяться на тот, что для «внутреннего пользования», и тот, что оформляется в «экспортном исполнении». Известная кампания против космополитизма и преклонения перед Западом (в чем, по иронии истории, обвинялись даже ученые-востоковеды) сыграла свою недобрую роль и в извращении межнациональных отношений внутри страны. Все взаимосвязано в этом мире.
— Недавно в одном журнале я прочел диалог уважаемых мною критиков, в котором прозвучала такая мысль: поскольку клубок преступлений в Узбекистане распутывали следователи из Москвы, можно сделать вывод, что республика как бы импортировала честность…
— Думаю, было бы ошибкой коррупцию, перерождение кадров, должностные преступления, круговую поруку чиновничества считать чисто национальными явлениями. Насколько все было бы проще, когда бы так. Утверждать это — значит сознательно или невольно уходить от существа вопроса. Народ не может быть преступником, но жертвой быть может. Это такая же правда, как и то, что для бюрократа поистине не существует границ, ибо его интересы стоят надо всем, отделены и отдельны от народных. Я убежден, что в Москве никто не был заинтересован в том, чтобы в дагестанском театре по звонку местного начальства снимали с репертуара острый спектакль, чтобы в педучилище было упразднено преподавание национальных языков, литературы и истории, чтобы строящаяся в дагестанской глубинке электростанция называлась переводным словом «Светогорская»… Великий русский поэт Лермонтов, воспевший наши горы, не переиначивал привычных нашему уху названий — это с легкостью сделал чиновник из дагестанцев… Нужно ли все это кому-нибудь, кроме местного чиновничества, руководствующегося отжившими представлениями о том, как должно выглядеть торжество национальной политики? 
Думаю, это все наследие концепции автономизации. Сейчас народы Северного Кавказа говорят друг с другом через речку. А ведь у нас могли бы быть общий театр оперы и балета, общий цирк, Северокавказское отделение Академии наук. Если искусство сближает народы разных стран, то почему же ему не предоставить широкую возможность делать то же самое в интересах народов одной страны? А пока что в «автономиях» зарплаты и гонорарные ставки ниже, чем в республиках, нет ни домов творчества, ни киностудий. Многих необходимых журналов. Закрыты представительства автономных республик в столице.
Теперь попробуем взглянуть на проблему с другой стороны. Вас не удивляет, что в Москве есть академические Институт Африки, Институт Латинской Америки, Институт США и Канады, но нет Института народов Советского Союза? Есть рестораны, носящие название столиц союзных республик, но нет домов культуры для выходцев из республик? Существуют землячества иностранных студентов, но нет землячеств для студентов из братских республик? Сегодня мы знаем, что, когда речь идет о национальных чувствах, судьбах культуры, правде истории, недомыслие может оказаться поистине преступным. Исторические пути подчас извилисты, конфликты и противоречия здесь не исключение, а скорее правило. Мы должны представлять их себе в объеме правды, в истинных пропорциях, не упуская при этом из виду национальных чувств друг друга, не забывая о необходимости быть тактичными, развивать то, что нас объединяет, а не разъединяет. Когда есть просто память, живая и честная, не остается места ни для каких спекуляций.
— Вероятно, здесь сказывается и то, что мы до сих пор недостаточно внимательны к таким тонким субстанциям, как национальный характер, особенности национального мышления, этнические стереотипы восприятия и поведения. Эхо истории в памяти разных народов звучит по-разному и неодинаково долго. Например, трехсотлетнее татаро-монгольское иго отзывается в бытовом сознании русских лишь одной поговоркой, да и та употребляется чаще всего в шутливом смысле. Наше национальное сознание не травмируют ни обелиск «Павшим великой армии», установленной французами на Бородинском поле, ни памятник шведам, сложившим голову под Полтавой. Если же говорить о совсем близком времени, то я не могу представить ситуацию, когда, например, антигрузинские настроения провоцировались бы тем обстоятельством, что Берия был выходцем из Грузии. Но вот памятник генералу Ермолову в Грозном, насколько мне известно, до сих пор вызывает отнюдь не безобидные эмоции…
— Верно, но не будем спешить осуждать за это кавказцев. Прежде всего, потому, что анализ требует диалектического подхода к любому явлению. Вспомним, что одни народы добровольно присоединились к России, другие были присоединены. «Смирись, Кавказ: идет Ермолов!", — написал Пушкин. Ермолов был героем войны 1812 года, другом декабристов, но в глазах воевавших против него кавказцев он был, как мы сказали бы сегодня, проводником империалистической политики царизма. Противоречивость исторической личности — явление слишком известное, чтобы говорить об этом еще и еще. Конечно, памятник генералу Ермолову был бы более уместен где-нибудь на полях сражений с Наполеоном.
Эхо памяти в каждом народе действительно свое и отзывается тоже на свое. Такие эпизоды я и имею в виду, когда говорю о необходимости историзма в подходе к нашей истории. До сих пор тема Шамиля остается запретной в дагестанской литературе. Слишком долго «буржуазный национализм» был универсальным диагнозом для всех явлений, не укладывающихся в удобные схемы. Удобные не для нас с вами: мы, русский и аварец, хорошо понимаем друг друга. Удобно это, прежде всего, бюрократу, независимо от того, где он живет, существующему вне каких бы то ни было интересов — национальных или интернациональных, — кроме своих собственных. Я знаю, что долго еще, а, может быть, и никогда уже больше не появится писатель, чей гений будет равен творцу «Хаджи-Мурата». Но, как вы понимаете, отказывая современному автору в возможности осмыслить непростые пути своего народа, чиновник от культуры меньше всего озабочен проблемой художественного совершенства. Его пугает, что история может оказаться несравнимой с элементарным арифметическим действием, доступным пониманию ребенка. У нас нет великого дара Льва Толстого, но ведь это совсем не исключает следования его идеалам правды, добра, понимания другого человека и другого народа. В прошлом веке лучшие люди России с сочувствием следили за сопротивлением горцев. Сегодня в Дагестане по указанию местного начальства тщетно разыскивают факты, которые подтвердили бы…. добровольное присоединение к России. Подобно нерадивым школярам, мы вновь и вновь подгоняем историю народа под «удобный» ответ.
Сейчас в системе межнациональных отношений возникала новая ситуация, и нам предстоит совместными усилиями выработать современную концепцию национальной политики. Как говорят у нас, нужно менять не скакуна, а дорогу. Дорога дружбы — единственно верная. Убежден, мы не побежим теперь впереди себя, не забудем о необходимости быть внимательными друг к другу, учитывать интересы каждого. Некогда слияние национальных языков обещало нам скорый апофеоз дружбы народов. Сегодня это звучит диковато. Все женихи не могут быть на одно лицо, именно в нашем многообразии истоки нашего единства. Пока мы беседуем, высоко над нами, в космосе, пролетают двое. Одного зовут Владимир Титов. Другого — Муса Манаров. Кто же он, этот Муса? Лакец, сын народа, едва ли насчитывающего сто тысяч человек. Он дагестанец. Он гражданин СССР. Он представитель человечества. Но все это с поправкой на национальность, может сказать о себе каждый из нас. Поэтому повторю: зык языку не враг.
— В Древней Руси у слова «язык» было еще одно значение — народ….

Беседу вел В. МАЛУХИН

Газета «Известия»,
№ 89, 29 марта 1988 года.

		На главную страницу