«Это значит — любить. Только так»

Практически четверть века назад я, начинающая журналистка, корреспондент газеты «Комсомолец Дагестана», взяла свое первое интервью у Расула Гамзатова. Он тогда только что вернулся с Кубы, и заголовком того материала стали его слова «Я видел молодость пылающего острова». Вторая наша беседа состоялась в высокогорном аварском ауле Гуниб, где мне довелось присутствовать на Дне Белых журавлей, который обрел нынче статус российского Дня памяти о тех, кто не вернулся с полей войны. О тех, кто защищал нашу с вами жизнь во все времена, когда воину, вне зависимости от звания, требовалось с честью выполнить свой солдатский долг, даже ценой жизни собственной.
Наш разговор, начавшийся с размышлений о необходимости помнить прошлое, чтить самого известного нынче солдата — Неизвестного солдата, не мог не перейти в русло сегодняшних проблем, глубоко волнующих, по-моему, каждого нашего соотечественника. Расул Гамзатов — народный депутат, член Верховного Совета СССР. Интерес к Съезду народных депутатов и первой сессии Верховного Совета СССР всенароден, глубок и требователен. Людей волнует неоднозначность оценок того, что там происходило, доходящая до полярности полемика, жаркие дискуссии. Они продолжаются сегодня не только в печати, но и на рабочих местах, в кругу семьи и даже в общественном транспорте. Люди, с которыми я встречалась в Дагестане, спрашивали не меня, а скорее, себя, почему их земляк Расул Гамзатов не выступил па Съезде. С этого вопроса и началась наша с ним беседа.
— Избиратели моей республики встречали дома депутатов не с песнями и цветами. Они были недовольны пассивностью своих посланников при той активности, в которой проходили эти ответственные форумы. И многие меня спрашивают: почему молчал, почему голос нашей многонациональной автономной республики не прозвучал. Ведь твои коллеги от Москвы до самых до окраин выступали. На Съезде шли «жаркие бои». Но что-то не «блеснули сабли горцев».
Недовольство справедливо. Однако я не выступал не потому, что слушал «мудрецов», которые мне говорили: «И это пройдет, лучше пиши стихи». И не потому, что считал молчание самым умным из всего того, что я слышал в этом шуме. И не потому, что внимал совету древних, которые советовали поэту быть на берегу, но не в море, особенно во время бури.
Напротив, я чувствовал ответственность момента и необходимость сказать свое слово. Но получилось так: вначале я не сумел систематизировать свои разбросанные мысли. А когда речь сложилась, я послал записку в президиум. Шел уже пятый день работы Съезда. Но у меня, как оказалось, не такие крепкие локти, чтобы пробиться к трибуне, и не такой громкий голос, чтобы перекричать других. В списках жаждущих выступить я оказался 550-м. Однако, когда случайно встретил Михаила Сергеевича Горбачева, то сказал ему о своем намерении выступить, и он эту мысль поддержал.
Но в тот день, 5 июня, когда я собирался быть на трибуне, был объявлен траур по случаю катастрофы на железной дороге под Уфой. А 6-го, не успев получить обещанного слова, я вылетел в Лондон. Конечно, я был удручен тем, что мое выступление не состоялось. А сейчас вот думаю, что это не очень большая потеря, ибо теперь впечатлений больше и, размышляя об увиденном и услышанном, не надо на часы смотреть.
— Так мы с вами подошли к следующему вопросу, который рождается из ваших слов. А что вы хотели сказать депутатам с той высокой трибуны, откуда голос говорящего слышен на всю страну и дальше?
— Я хотел бы начать с того, что земля наша все-таки не оскудела смелыми и умными людьми. Несмотря на все прожитое и пережитое, к нашему счастью, есть много не тронутых коррозией голов, не оккупированных, не обюрократившихся сердец, нештампованных мыслей и неподвластных голому расчету чувств. Они, именно они способствуют тому коренному прорыву и перелому в нашем обществе, которого жаждут миллионы и в котором пока что сомневаются многие. Некоторая категоричность суждений, предвзятость мнений, дуэли запросов, вопросов и требований друг к другу, очереди к трибуне, как за сахаром и мылом, на мой взгляд, как в зеркале отражают ту незавидную действительность, в которой находится наша страна, энергия и волнения избирателей передаются и нам, депутатам. Печально, что это не способствовало пока сокращению длинной очереди к правде. Как известно, всем звездам в небе не тесно, и одна не мешает другой давать людям свет. Но при этом существуют еще и чванливое хамство, и равнодушное хамство. Вот почему о взаимоотношениях наших людей, а порою даже и участников Съезда, увы, не скажешь: «И звезда с звездою говорит».
Некоторые берут под сомнение необходимость союза друзей и братьев, утверждая, что лучше быть отдельно, чем вместе, лучше разобщенность, чем общность. Я не хочу оспаривать доводы таких ораторов. Есть факты для подобных обобщений. Но лично я при всех трагических событиях нашей жизни, при всех негативных явлениях не представляю мой Дагестан, его народы и другие нации оторванными друг от друга, от судьбы всей державы, от культуры великой России, от песен стоязычных наших народов, от красок всех дорогих наших республик. Это единство не отрицает, а утверждает мою нацию, мой язык, обогащает духовно и нравственно и каждого в отдельности, и всех нас вместе. Изолированность в области культуры не только не способствует расцвету, наоборот, сушит ветви ее дерева, а на высохшем дереве птицы не поют. Думаю, это касается не только культуры.
Конечно, я понимаю, что лучше одиночество, чем дружба с кем попало. Но тот, кто соседей чернит, вредит своему делу. Тот вредит своей нации, кто с соседними нациями дружить не способен. Тот вредит своей стране, кто с другими странами не хочет искать общего языка. Мы это по себе знаем. Я не за слияние языков и наций. Я за то, чтобы все они друг с другом теплом и светом делились. У нас гораздо больше причин быть вместе, чем отдельно, особенно в этот ответственный момент болезненного «переходного возраста» нашей перестройки. Ее исход — судьба всех и каждого из нас. Мало радости от того, что распадаются семьи, и обществу, и им самим, а особенно детям. И если кто-то в это время пытается чернить какой бы то ни было народ, тот берет на себя большую ответственность не только перед тем народом, но и перед собственным. Я уже говорил в своем интервью газете «Правда», что на Западе стремятся, и это, по-моему, разумно, создать нечто вроде Соединенных Штатов Европы. А у нас кое-кому хочется разрушать мосты между советскими штатами и друг с другом через бурную реку перекликаться, а то и вообще не разговаривать. Или еще хуже — ругаться. Обидно и больно, ибо я думаю, что из разбитого кувшина, как бы его ни склеили, вода все равно протекает.
Но, как бы мы ни были раздражены, а многие ожесточены, как бы ни кипел «наш разум возмущенный», думаю, нам надо сообща поискать более надежные средства для склеивания разбитого кувшина, а может быть, подумать о более совершенном сосуде, откуда вода не выльется.
— Расул Гамзатович, слово «перестройка» уже пятый год в нашем лексиконе. Но, как говорят на Востоке, сколько ни повторяй: халва, халва — во рту слаще не будет. Не слишком ли много разговоров вместо дел?
— Для многих перестройка стала профессией, а не делом жизни. Очередной строчкой в характеристике для повышения по службе. Соревнование амбиций не поможет торжеству мудрости. Крик, шум, лозунги и воззвания никогда не были лучшей формой разрешения сложных проблем, даже если их пытаются приодеть в одежды гласности и демократии. Порой думаю: неужели это правда, что некоторые о нас говорят?
Неужели действительно мы умеем только бороться, а не жить? Если не с кем бороться, мы не столько борцы, сколько скандалисты. "Кто друзей себе не ищет, тот враждует сам с собой", — говорил Шота Руставели. Наша гласность тогда приведет к согласию, когда друзей будем искать.
Как говорил один мой друг студенческих лет, нам читали умные лекции не верящие в нас учителя. А мы-то верили, многие из нас были словно ослеплены и при любой погоде рвались только вперед. А когда пришло к нам прозрение, то оказалось, что стоим над пропастью, которая покрыта мглой. Что делать? Вернуться обратно, но куда? Прыгать через пропасть — возможно ли? Рискованно. А одолеть ее в два прыжка, как некоторые предлагают, — верная смерть.
Вот мы на Съезде все время и спрашивали: «Кто виноват?", «Что делать?". И всегда оказывались виноватыми минувшие зимы и ушедшие правители. Мы же год от года богатели ошибками отцов, ушибами на пройденных дорогах, неполадками погоды, стихийными бедствиями и катастрофами, происшедшими, как потом выясняется, в основном по вине «стрелочников».
Так что же делать? Мы ведь наметили великую перестройку. О если бы множество ежедневных пристроек не мешало проводить ее в жизнь!
Мы постоянно заняты назначениями, выдвижениями или утверждениями. Одних освобождаем в связи с уходом на пенсию, других по состоянию здоровья, а здоровье общества в результате никак не становится лучше — оно болеет и в прямом, и в переносном смысле. Причем далеко не детскими болезнями — у него серьезный, опасный недуг, который нуждается в скорой помощи, хирургическом вмешательстве и других современных и народных средствах лечения. Хорошо, что мы хоть перестали скрывать эти болезни — их у нас больше, чем у стариков преклонных лет.
Но, вместо того чтобы лечить, мы все время кричим.
Наши догмы нетерпимы к самостоятельному, самобытному, независимому, свободному суждению других. В результате — падение нравов, разочарование, покаяние, возвращение к Богу и оплакивание царей.
В нашей системе созданы все условия, чтобы стать богатым, не работая, и оставаться бедным, не щадя себя в труде. Не из Сицилии же в самом деле к нам пришли мафия и коррупция. По этой части взяточники, воры, преступники, провокаторы и убийцы во всех эшелонах, во всех республиках своим «интернациональным опытом» сами могли бы успешно поделиться с «коллегами» из Палермо и Чикаго. Это ведь явления не столько узбекские, казахские, краснодарские, а всесоюзные. Что-то слишком много черных ворон нарядились в белые лебединые перья.
Я не знаю, что случилось.
А как ответить на вопросы многих малых народов севера и юга: где песни нашего языка? Где сам язык? Где наша история и традиции?
А разве не спрашивает нас великая и многострадальная Россия: кто, почему и за что оклеветал меня и продолжает это делать? Разве мой народ не страдал вместе со всеми, а может быть, и больше, не поделился со всеми братьями всем, что имел? У стоязычного советского народа наболели вопросы неукротимой совести: почему мы так жили, почему так живем, как дальше жить?
Но все же уже есть главный результат — мы вместе! Учимся слышать и понимать друг друга. И все согласны, что нам нужна диктатура совести, а не диктатура корысти. Знаем, что искать, но пока не знаем, как найти. На этот вопрос вразумительного ответа народу мы еще не дали. Больше говорим, кто виноват и что виновато, но говорить недостаточно, а, как и чем дело поправить, мало кто знает.
Верность и правильность дороги мы под сомнение не брали. Как бы тесно на ней ни было, мы называли ее самой широкой и вольной.
Но скажите, почему на этой вольной и широкой дороге столько столкновений, конфликтов, неуступчивости друг другу, не говоря уже о неуважении к старшим, о невнимании к женщинам, равнодушии к слабым и сиротам, неверности в дружбе, неприязни к гостям, извращении законов добрососедства?
В годы застоя застрелился один не очень известный поэт. Он оставил записку со словами «Надоело жить в окружении лжи и обмана». Сейчас мы вырвались из окружения лжи и обмана, бахвальства и самодовольства, но я тревожусь, не попадем ли мы в окружение озлобленности, отчужденности? Не ущемляем ли мы этим самым наше достоинство и свободу?
Не слишком ли много у нас вместо таинственных «подпольщиков» появилось торопливых «народных мстителей»? А торопливые речки к морю не дойдут. Как обидно и больно мне было, когда женщина из Средней Азии сказала выдающемуся академику о том, что она презирает его.
…В Дагестане говорят: «Если ты хочешь ослабить какое-нибудь государство, молись, чтобы там было больше начальников и чиновников!» (Не знаю, рассердился ли на нас Бог, но знаю, перед ним мы немало виноваты.) Однако не об этом речь. Дело в том, что каждый из нас — немного бюрократ. И потому борьба против бюрократии превращается в одну из разновидностей самой бюрократии. Очень сомневаюсь, что нынешние борцы против аппарата обойдутся без него.
Землю пашут немногие, а иждивенцев так много. Ученых немного, а количество кандидатов и докторов превысило все представления о здравом смысле. Каждый четвертый научный работник в мире — наш соотечественник, и это при ужасающем отставании нашей науки, техники, здравоохранения, сельского хозяйства. Мы даже перестали сравнивать свои «достижения» с 1913 годом, потому что, оказывается, тогда и скота было больше, и пшеницу мы не импортировали, а, наоборот, продавали за границу, и по части изобретений и открытий, получивших мировое признание, были не из последних.
Талант у нас стал не редкостью, а массовым явлением. Как спорт. Страдая гигантоманией, строим в небольших городах театры на тысячи мест, но театр — это же не стадион. Скоро, кажется, и стать членом Союза писателей будет так же легко, как членом какой-нибудь новорожденной организации неформалов.
Психология потребительства, несовершенство общества, отсутствие демократии, гласности, культуры создали питательную среду для приверженцев формализма, показухи, безответственной демагогии, шелухи пышных фраз, тайных решений, «совершенно секретных» указаний. Тут даже хорошие, свои люди стали чужими. Им претят своекорыстие и равнодушие. Им надоело выстаивать перед дверьми многочисленных канцелярий и доказывать очевидное.
Вот почему во многих местах, в том числе и в Дагестане, перестройка если и идет, то очень медленно, словно ленивый ишак по узкой тропинке. Те же лица, те же улыбки, те же методы, припудренные перестроечной фразеологией.
Надо что-то делать не откладывая. Воскресить уважение друг к другу, но в первую очередь все-таки обеспечить людей хлебом и жильем. Это поможет разрешить и другие вопросы.
Что еще меня огорчает, так это нетерпимость и высокомерие, которые наша великая страна нередко проявляет по отношению к братским странам, другим мнениям. Разве мы вправе указывать каждому, как ему жить в своем собственном доме? Нам не делали чести крутые меры в отношении маленькой Албании, ярлыки ревизионизма и даже предательства социалистических идеалов, которые мы навешивали на тех, кто выбрал собственный путь. Вместо того чтобы разобраться, мы не учимся, а учим других. Поэтому неудивительно, что теперь кое-кто на Западе учит нас, как нам жить в нашем доме. И то и другое недопустимо и пользы не приносит. Надо учиться друг у друга, подобно пчеле, собирающей мед из всех цветов, командовать же не пристало никому.
Я уверен, что обе системы в новых условиях перед лицом общей угрозы мировой катастрофы — не ядерной, так экологической — на новом этапе развития человечества надо совершенствовать, а не противопоставлять, уходить как можно дальше от конфронтации, искать компромиссы, или, как теперь говорят, стремиться к консенсусу. Взаимное доверие нам куда более необходимо, чем сверхбдительность друг к другу. Порой мне кажется, что от этой сверхбдительности наша страна больше потеряла, чем от притупления бдительности. Надо ли всех говорящих считать находкой для шпионов?
Для дела мира мы успели сделать много доброго и важного. Америка уже не считает нас «империей зла», хотя надо признать, что зла у нас для себя хватает. Мы немало делаем, чтобы строить уютный, мирный европейский и мировой дом. Наше чувство дружбы преодолело Великую китайскую стену. Мы приобрели немало новых друзей в мире. И убедились, что они не такие плохие, как нам о них говорили. Они тоже не считают нас плохими людьми. Оказывается, можно жить, дружить и работать.
Но почему же у нас нет порядка в собственном доме? Когда в Дагестане плохо, я всегда прилетал в Москву. А когда в Москве плохо, то, скажите, куда людям лететь?
Мы говорим: все в рамках социализма! Почему же в этих «рамках» столько болезней: болеет Байкал, Арал, Волга… А когда болеет Волга, болеют Каспий, Дагестан, Россия, болит сердце каждого, кто живет в нашей стране.
Недавно у меня в гостях был дорогой мой земляк — космонавт Муса Манаров, сын стотысячного лакского народа. Я его спросил о трудностях полета. Он ответил: «Были трудности. Но самые тяжелые — это вести с нашей земли». Слова «Сумгаит», «Карабах», «Ереван», «Баку» были тяжелыми ранами в сердце Мусы и его космического брата Владимира Титова. А если бы вместо лакца Мусы Манарова и русского Владимира Титова были азербайджанец и армянин? Они бы подружились. Иначе они не смогли бы совершить заветный полет. Наш мир, наша страна — корабль. Мы все — пилоты. Почему же наступает такой болезненный период, когда слова «дружба народов» нам стало произносить неловко? Когда «чувство семьи единой» уступает чувству национального эгоизма? Дело дошло до того, что в некоторых регионах, прежде всего, вместо фамилии, имени, отчества смотрят в паспорте на графу: национальность.
В моем Дагестане пока этого нет. Лучшим разрешением национального вопроса мы считаем – не поднимать его. Но националистическая наркомания схожа с цепной реакцией. Я уже тревожусь о многоязычном Дагестане, не постигнет ли его это бедствие? Не передадут ли нашим экстремистам свой опыт другие? Ведь и в Дагестане, многоязыкие народы которого никогда не имели столкновений и разногласий, уже начали считать, в какой нации больше поэтов и министров. Те, которые хотят себе больших должностей, начали говорить от имени народа, от имени избирателей.
Я народный депутат. За меня голосовали аварцы, кумыки, русские, лакцы. И тем не менее, как человек, поэт и депутат я считаю неправомерным говорить от имени народа, подкрепляя свои суждения его авторитетом. Я излагаю собственное мнение, и если мой народ его разделяет, я рад, а если нет, значит, я что-то не понял в этой жизни и стоит об этом подумать.
— Расул Гамзатович, вы депутат Буйнакского избирательного округа. Наверное, люди, избравшие вас, поделились с вами своими заботами и болями?
— Когда-то Буйнакск, в прошлом Темирханшура, был не только столицей Дагестана, но и большим культурным центром. После революции там был аварский театр, финансовый техникум, педучилище, готовящее преподавателей национальных языков, учительский институт, в котором, кстати, я тоже учился. А теперь театр переехал в Махачкалу, педучилище и институт закрыли, ликвидировав центры духовного общения людей, превратив город в глухую провинцию. 15 лет строят Дворец культуры. То отпускают деньги на строительство, то закрывают финансирование. Кто предназначил моим избирателям жить на столь скудном духовном пайке? Я намерен задать этот вопрос на будущей сессии. Но меня беспокоит возможность не получить на него ответа. Мы создали по каждой проблеме комиссии, вместо того чтобы конкретно проблемы решить.
Беспокоит меня и судьба стотысячного лакского народа. Это народ огромной культуры. Он дал миру Абуталиба Гафурова…
— Я, Расул Гамзатович, работая прежде в Ставропольском крае, встречалась с Натальей Капиевой и помню ее слова о том, сколь много вы сделали, чтобы наследие Эффенди Капиева нашло дорогу к нашим современникам.
— Эффенди — сын очень талантливого народа. Среди лакцев есть Герои Советского Союза, лауреаты Ленинских премий. Хранительницей дома-музея Пушкина является лачка Рукижат Джалаловна Гейченко — это ли не перст судьбы? Но до сих пор лакцы не имеют своей республиканской газеты, а передачи на лакском языке по радио и телевидению скупы и не отражают полноты жизни. То же можно сказать и о других языках. Это еще одна моя боль и забота, которую я считаю одной из главных.
— Не кажется ли вам, Расул Гамзатович, что народы Северного Кавказа, кроме законного права на самобытность, во многом очень близки и имеют много общих проблем?
— В свое время существовал Северо-Кавказский край, который впоследствии был упразднен. Но он сыграл положительную роль, в особенности в деле консолидации братских народностей. Тогда мы, пожалуй, лучше знали друг друга, более непосредственно и активно общались, наши литературы и культуры находились в гармоничном взаимодействии. Но затем эта гармония была нарушена в связи с репрессивными акциями по отношению к некоторым народам. Я не собираюсь ревизовать ранее принятые решения и не предлагаю создать, допустим, Северо-Кавказскую республику или же край. Но образование какого-то единого центра как средоточия идеологической и культурной жизни, по-моему, необходимо.
Как вы знаете, сегодняшний Северный Кавказ — это два края, четыре автономные республики и две автономные области. Каждый из этих административных регионов имеет свои органы управления, творческие союзы, учреждения искусства и культуры. Но административно-территориальная разделенность невольно приводит к национальной разобщенности, культурной изоляции, что отрицательно сказывается на духовной жизни братских народов, имеющих единую историческую судьбу, много сходного в обычаях и нравах.
В Западной Германии издается журнал «Кавказ». В Турции наши некогда эмигрировавшие земляки выпускают журнал «Бурка».
Почему же у нас нет общего северокавказского журнала, театра наподобие Театра Дружбы народов в Москве? По-моему, это очень важно сегодня.
У «малых» народов должен быть общий годекан — место встречи поэтов, артистов, музыкантов, художников; ведь это они призваны и способны построить мосты от души одного народа к душе другого. Но речь идет не только о народах Северного Кавказа.
В канун нашего Съезда я и некоторые депутаты получили обращение турок-месхетинцев, чей народ стал жертвой вандализма и беззакония. «Наш народ, — пишут они, — веками жил в тех районах, откуда были высланы более ста пятнадцати с половиной тысяч жителей из 220 селений. В то самое время более 40 тысяч солдат защищали Отечество от фашизма. Среди них восемь Героев Советского Союза, три кавалера ордена Славы всех степеней. Среди этих солдат были защитники Брестской крепости и блокадного Ленинграда. Более двадцати тысяч наших братьев пали на полях сражений. Более семнадцати тысяч унесли массовые репрессии — у нашего народа нет сегодня ничего национального из-за разбросанности… исчезают национальная культура, традиции, быт…"
Такая же судьба у крымских татар, лишенных своей Тавриды, у немцев Поволжья, лишенных Волги, и других «малых» народов. История нам этого не простит. Нет тому никаких оправданий. И то, что сделано сегодня для турок-месхетинцев и крымских татар, это не решение. Надо помнить напутствие Востока выходящему на дорогу: не делай другому того, что не понравится, если он сделает тебе. Нельзя маленьких бить по голове. А ведь их трагедия продолжается. Как можно обвинить целый народ в антисоветизме? Ведь это же клевета. И, кроме того, Советская власть перед ним тоже виновата. Мы, депутаты, призванные защищать честь и достоинство каждого гражданина, не имеем права проходить мимо нарушения прав целых народов. Иначе мы дискредитируем и социализм, и перестройку, и демократию. Или они дискредитируют нас. Я думаю, что при формировании правительства нам надо было решить вопрос об учреждении министерства национальных отношений.
— Расул Гамзатович, вы говорите о сохранении души каждого народа. Но как соотнести духовность людей с тем, что у нас сейчас природа буквально вопиет о помощи, что на наших глазах губятся реки, леса, моря и сама земля, как таковая? Вы ведь уже сказали, что, когда болеет Волга, болеет Каспий и болит сердце у каждого из разумных наших соотечественников.
— В XVIII веке в Индии король Джахпура решил построить дворец и вырубить деревья в деревне Кхеджадали, где жили последователи мудрого Джамбаджи, автора 29 заветов о гармонии человека с природой. И нашлась одна женщина Амрита Деви, под руководством которой жители селения встали на защиту своих деревьев. Они обнимали деревья, прильнув к ним всем телом, и принимали смерть вместе с ними. И только когда триста людей и деревьев, слившихся в братском объятии, были убиты, король отступил. Чипко — это объятие человека и дерева, человека и природы.
Я сейчас окончил работу над книгой «Дом и пашня». Отцовский дом в Цада удалось сохранить. Горец не может без отцовского дома жить на свете. А поле, пашню — эту молитву нашу так и не удалось найти. Что на нем сейчас — какое-то строение, а быть может, кладбище? Это не просто потеря земли. вскормившей меня, в каком-то смысле это потеря частицы моей души. Нам всегда твердили, что земля — всеобщее достояние. Но раз всеобщее — значит, ничье? И никто не чувствует своей личной ответственности за то, чтобы деревья не ломали, реки не травили, тундру не перепахивали могучими тракторами, чтобы птицы, звери и рыбы продолжали свою извечную жизнь.
— Расул Гамзатович, хочу задать вам вечный вопрос. Наверное, каждому из нас приходилось убеждаться в верности народной пословицы: «Не делай добра — не получишь зла». Значит ли это, что мы должны забыть о добре, о милосердии? И вообще, что, по-вашему, можно забыть? Что надо прощать?
— Горский народ ответил на этот вопрос: «Пусть хорошо будет хорошим людям, а плохо — плохим». Но я с этим не совсем согласен. Я считаю: пусть хорошим людям будет хорошо, а плохие пусть станут хорошими. Нас не должны покидать добро и вера. Если за обиды и боль мы будем мстить, то это нам самое большое наказание от Бога и Природы. Странно и противоречиво, что в тысячах поколений, живших на нашей Земле, находилось множество людей, для которых унижение себе подобного было радостью и удовольствием. Впрочем, эта минутная радость всегда оборачивалась для них горестью и самоунижением, даже если они об этом не подозревали.
Особенно горько, если человек переносит обиду на целый народ. И даже большое горе должно не мешать, а помогать осознанию этой истины. Всем известно, что наши дома на Украине и в Белоруссии, в Смоленске и под Москвой уничтожили захватчики немецкого происхождения. Но ведь в самой горькой песне поется: «Враги сожгли родную хату». Не немцы. И на Нюрнбергском процессе судили не немецкий народ, а конкретных преступников, ввергших его и нас в пучину бедствий.
На войне погибли два моих брата. Но когда у меня в доме бывают немцы, даже вдова моего брата принимает их как гостей.
Я очень сожалею, что в молодости в ослеплении незнания, а точнее неосознания многих исторических истин писал о том, что турки оккупировали Кавказ.
«Грузинский царь, иранский шах тебя терзали, Дагестан», — писал Сулейман Стальский. Но он не говорил, что это делали грузины или иранцы.
Сейчас на повестке наших дней борьба против экстремизма и национализма. И депутаты в этом процессе должны, по-моему, стать не только слугами народа, но и проводниками его на пути дружбы, доверия, добра.
— Кстати, об уважении к судьбе народа и исторической памяти. Сейчас так много литераторов стремятся заявить о том, что в трудные для некоторых народов времена они были на их стороне. Тогда они, правда, не молчали, восхваляя безоблачность и кажущееся процветание интернациональной дружбы…
— Увы! На земле нашей всегда были запоздалые храбрецы, декадные друзья и «верные товарищи» многих народов, которые из свинства тяжелых времен умудрялись вырезать свой кусочек ветчины. Можно построить новое предприятие, но нельзя построить новую совесть. Большой даргинский поэт Батырай сказал: «Пусть у храброго отца не родится робкий сын». Я бы к этому добавил: пусть у добрых и честных отцов не родятся злые и неправедные сыновья. Хотя Эйнштейну принадлежит мысль, что все меняется, а человек — нет. И тут уж ничего не поделаешь. Ни одна, даже самая совершенная общественная формация не в состоянии избавить себя ни от дураков, ни от запоздалых храбрецов.
— И последний вопрос. А что на вашем письменном столе?
— Я верен лирике, хотя она нынче, к сожалению, в темном углу общества. Одна из моих недавних книг именуется «Остров женщин». Есть такой остров в Мексике. Другая, только что вышедшая книга именуется «Колесо жизни». Когда я был в Непале, то узнал, что по опыту вековой жизни непальцы считают, что колесо жизни движут свинья как символ уродства, змея — коварства и курица — легкомыслия.
Если с этим согласиться, то надо застрелиться. Хотя для того, чтобы так думать, и у нас есть некоторые основания. Но я считаю, что надо делать все возможное, чтобы колесо жизни двигали разум, доброта, любовь и красота.
Вот перед вами сигнал моей новой книги «О бурных днях Кавказа». Это лирика, размышления о прошлом и настоящем со всеми его драмами и надеждами. Думаю, что поэт, что бы ни происходило в этом мире и какие бы поручения ни давало ему общество, должен всегда помнить о своем главном назначении — писать стихи. Это значит любить. Только так.

Беседу вела Ирина ПИРОГОВА
Газета «Советская культура», 12 сентября 1989

		На главную страницу