С ЛЮБОВЬЮ К ЖЕНЩИНЕ

* * *

– Элегия – сестра Сонета,
Как ты попала на Кавказ?
– Сюда опального корнета
Сопровождать,
я помню это,
Был с неба отдан мне приказ.

А родилася я в Элладе,
Где женолюбец Каллимах
Меня, своей печали ради,
У всех оставил на устах.

Я у Овидия гостила,
И вдаль летела из гостей,
И откровению служила
В честь обнажавшегося пыла,
В честь обнажавшихся страстей.

– А какова твоя примета?
Отличье в чем заключено?
– Про то у Пушкина и Фета
Ты мог бы выяснить давно.

– По-современному одета,
Где кряжи высятся в снегу,
Ты в доме горского поэта,
Элегия – сестра Сонета,
Присядь поближе к очагу!

* * *

Нам летописцы говорят
На арамейском и латыни,
Что миллионы лет назад
Был лик земли такой, как ныне.

И красовались города,
И высока была ученость,
И вольный стих являл тогда
Изысканность и утонченность.

Но злая воля верх взяла
Во славу дьявольской химеры,
И мир засыпала зола,
И вышел призрак из пещеры.

Нерукотворным стал огонь,
Но кто-то камень поднял снова,
И где-то пробудилась сонь,
Прошли века. Возникло Слово.

Скользит рассвет по стопам книг,
И ты, счастливая, проснулась,
О том не зная в этот миг,
Что злая воля усмехнулась.


* * *

Ты шептала не раз мне, моя дорогая:
«Береги себя, милый!» – но разве слуга я
Не тебе, а себе
С незакатного дня?

Разве в стужу могу я отдаться теплыни,
Если ты замерзаешь и в горским камине
Пред тобой в эту пору
Не видно огня?

Я далек от расчетливой жизненной прозы,
Потому подношу тебе красные розы,
Руки до крови вновь
О шипы исколов.

И любовную песнь, как молитву, слагая,
Не таю своей радости я, дорогая,
Не скрывая при этом
И горестных слов.

Тот мужчина не может мужчиной считаться,
Кто покою и неге готов предаваться
И подобен весь век
Шерстяному копью.

Подношу я любви тебе полную чару,
Будем пить эту чару с тобою на пару,
Выпей сладость ее,
А я горечь допью.

Ты мне шепчешь в тревоге: «Храни себя, милый!»
Но мужчине хранить себя – жребий постылый.
Непокою мужи
До кончины верны.

И любовь – первозданное чудо природы
Я храню бережливей, чем в юные годы,
Как во дни непогоды –
Огонь чабаны.


* * *

Нагорьем плеч не похваляйся, милый,
Легко согнув подкову, словно бровь,
Быка природа наделила силой,
А человека мужеством любовь.

И если вновь беру перо с рассвета
И с кунаком гуляю по ночам,
Клянусь: в подлунном царствии за это
Обязан я любви, а не врачам.

Любовь не петушиная забава,
Она нас поднимает в высоту.
Нам горек хлеб, когда уходит слава,
Любовь изменит – жить невмоготу.

Не все готовы к роковому часу,
Но я хотел бы умереть тогда,
Когда допью любви земную чашу,
Что мне поднес незримый тамада.

* * *

Пели ручьи, словно струны звеня:
– Белая ночь лучше черного дня.

В небе гора на вечерней заре
Тихо сказала дочерней горе:

– Камень в стене, неказистый на вид,
Лучше кладбищенских мраморных плит.

А виночерпий в сердечном пылу,
Помню, изрек, как пророк, на пиру:

– Красным вином лучше скатерть залить,
Нежели кровью снега обагрить.

И произнес виночерпию в лад,
Шрамом увенчанный, бывший солдат:

– В мире вернее, чем посвист свинца,
Слово любви покоряло сердца.

Женщину лучше весь век обнимать,
Нежели сабли сжимать рукоять.

Женщина пусть, а не в поле метель
Брачную стелет солдату постель.

И обронила невеста слова
Там, где густая примята трава:

– Лучше пусть будет нагорье седым,
Лучше пусть будет жених молодым,


* * *

Наверно, такой мой удел,
И впредь не желаю другого.
О чем бы я песню ни пел,
Твой голос мне слышится снова.

И в отгласах отчей земли,
И в каждом звучании зова
Повсюду вблизи и вдали
Твой голос мне слышится снова.

Когда я о звездах пишу
Иль, в чье-нибудь вещее слово
Проникнув, почти не дышу,
Твой образ мне видится снова.

Когда очарован мой взор
Обличием края родного,
Не зря в окружении гор
Твой образ мне видится снова.

* * *

У подножья земной высоты,
То, о чем лишь подумала ты,
Было искренней слов, что изрек
Я, как грешник, от неба далек.

Оказалось прекрасным все то,
Что не ставилось мной ни во что,
Но давно, как одно из чудес,
Возносилось тобой до небес.

Пред молитвой твоей мой зарок,
Как пред истинным словом клинок,
Оказался слабее, увы,
С появленьем осенней листвы.

Оказалось: твой шепот, что тих,
Значил больше, чем громкий мой стих.
Это понял я нынче, когда
Горных круч поседела гряда.




* * *

Над каспийскою водой
Жил поэт, как я, седой.

Знаменит был мой сосед,
Мчал его лихой скакун.
Имя мать дала – Самед,
Сам себя назвал – Вургун .

И, «Влюбленным» назовясь,
Славя жизнь, держал с ней связь,
И не зря сто раз на дню
Приобщал слова к огню.

А когда он умирал
В закавказской стороне,
Быть влюбленным завещал
До скончанья века мне.


* * *

«Вы, годы мои, годы,
Зеленые луга.
Вы, годы мои, – горы,
А на горах снега.
Вы, думы мои, думы,
Где ладите судьбу?»
«Зажгли свою звезду мы
У времени во лбу!»

«А песни мои, где вы?»
«В том сам ты виноват,
Что там мы, где напевы
Любовные звучат».
«Вы, годы мои, годы,
В разливах берега.
Вы, годы мои, – горы,
А на горах снега.

Испивший полной чашей
И радостей, и бед,
Пред мельницею вашей,
Как мельник, стал я сед…
А девушкам, как прежде,
По восемнадцать лет».

* * *

Что ты плачешь, как девочка малая?
Кто обидел тебя, не пойму?
На лице молодом небывалая
Появилась печаль почему?

И глаза затуманилась искренне,
Не грусти, отклубится туман.
В мире время считается искони
Исцелителем, лекарем ран.

Возвратиться весна к нам обязана,
Зацветет у дороги платан.
Утоленье печали, как сказано,
Слезы высушит, выпрямит стан.

Снова радость проявит старание,
И душа запоет, как родник,
И любовью подсвечен, как ранее,
Озарится прекрасный твой лик.


* * *

В моей груди костер
Еще горит доселе,
Горит наперекор
Клубящейся метели.

Он, снега посреди,
Еще далек заката –
Костер в моей груди,
Что ты зажгла когда-то. 

Ни зелени ветвей,
Ни вешнего напева
Еще в душе моей
Не растеряло древо.

Любимая, оно
Все дышит ворожбою,
В душе моей давно
Взращенное тобою.

С тех пор, как я влюблен,
Не знаю, данник века,
В которой из сторон
Стоит святая Мекка.

И льнуть моя мольба
К той из сторон готова,
В которой, как судьба,
Ты явишься мне снова.


* * *

Отделил подоблачный хребет
Южную от Северной Осетии.
Так разлука в нынешнем столетии
Нам преграды строила, мой свет.

Ты грустила в южной стороне,
О тебе я тосковал на севере,
А над нами тучи слезы сеяли
И кричали птицы в вышине.

Чутко скалы из конца в конец
Крикам птиц и нашим вздохам вторили.
В темном небе багровели зори ли
Или раны наших двух сердец?

Кто в любви терпеньем обладал,
Совладал с душевною тревогою?
Письма через белый перевал
Шли к тебе неторною дорогою.

Могут реки друг от друга течь,
Не стремясь к взаимному слиянию,
А в любви мы, алчные до встреч,
От свиданья тянемся к свиданию.

Милая, час встречи назови,
Пусть утесы встали над провалами,
Древняя наука о любви
Учит нас не отступать пред скалами.

Прорубили мы в горе тоннель,
И любовь, вовек неутолимая,
Словно Дагестан, неразделимая,
Удивила множество земель.


* * *

– Путник, помнишь ли отца?
– Иль похож я на глупца?
Белым днем и под луной
Мой отец всегда со мной.

– Молодец, коль связь времен
Держишь, честью наделен.
Отличив от правды ложь,
Ты в пути не пропадешь!

– Путник, помнишь ли ты мать?
– Грех ее позабывать.
Белым днем и под луной
Всякий час она со мной.

– Если мать с тобою, ты
Преисполнен доброты.
И готов вину простить,
Зла на сердце не таить.

– Путник, есть ли (глянь вокруг)
У тебя надежный друг?

– Белым днем и под луной
Верный друг всегда со мной.
– Впрямь, завидная чета:
Два меча и два щита!

– Путник, сердце мне яви,
Может, нету в нем любви?
– Белым днем и под луной
Всякий час она со мной.

– Дорог, путник, вижу сам,
Ты земле и небесам!

* * *

– В путь, Любовь, ты вышла снова!
– Выходить мне в путь не ново!
– Задержись! – А для чего?
Чтобы вспомнить все, что было
С преисполненными пыла!
– Лет не хватит для того!

– Задержись, Любовь, в дороге
У свиданья на пороге!
– А какой мне в этом прок?
– Приглядися к подопечным,
Вдунь в одних ты пламень вечный,
А в других – огонь на срок!

Вознося нас и любя,
Глянь, Любовь, вокруг себя!
– Для чего, поведай, друг?
– Ты увидишь, сколько взоров
Льнут к тебе с земных просторов,
Страсть в одних, в других испуг.

А теперь в дорогу! С богом!
Торопись по всем дорогам.
Через долы и хребты,
Чтоб вовеки не пустели
В мире брачные постели
И всегда царила ты!



* * *

– Кто мерцал весь век печальным светом? –
Я спросил.
И было мне ответом:
– Молодость, не знавшая любви.

– Что ее печальней в мире этом? –
Я спросил.
И было мне ответом:
– Юности не знавшая Любовь.

– А кому завидовать мы вправе? –
Я спросил.
– Во славу дивной яви,
Смолоду влюбленным, – был ответ.

– А чему ж завидовать тем боле? –
Я спросил
Людей завидной доли.
– До седин влюбленным, – был ответ.

Я достиг от зависти свободы,
Потому что, вольный сын вершин,
Смолоду влюблялся я все годы
И таким остался до седин.

* * *

Где вершина прильнула к вершинам,
Знал я с детства:
примета к добру,
Если женщина с полным кувшином
Повстречала меня поутру.

И, ступая навстречу годинам,
Перед жизнью любви не тая,
Горской женщине с полным кувшином
Поклоняюсь молитвенно я.

Вижу небо с рассветным кармином,
На тропе облака, а не пыль.
Повстречалася с полным кувшином
На заре моей жизни не ты ль?

И весь век мой,
смеюсь или плачу,
Я тебе поклоняюсь при всех:
Это ты принесла мне удачу,
Это ты принесла мне успех.

* * *

Чем я не мил твоим подругам,
Какой обидой иль испугом
Сдувает их,
когда в твой дом
Я прихожу?
Зачем вдвоем
Они нас срочно оставляют?
Хотя потом все точно знают,
О чем, от улиц невдали,
Мы речи тайные вели.

Когда приходишь ты ко мне,
Оставить нас наедине
Мои приятели спешат,
Стать занятыми все подряд.
Я не задерживаю их,
Как будто вправду занятых.
И ведомо откуда им
Все то, о чем мы говорим?

* * *

Разлука не беда,
покуда есть
У нас с тобой надежда на свиданье.
И впредь мосты над бездной в нашу честь
Возводит пусть благое упованье.

Всем сердцем рвусь к тебе издалека,
Стихиям разыгравшимся перечу.
Над пропастью по лезвию клинка
Готов пройти,
назначь мне только встречу.

Назначь, назначь!
Я время задержу.
Назначь, назначь!
Утихомирю грозы.
Сопернику стреляться предложу
И на снегу цвести заставлю розы.

Но если разлюблю, оплачь меня
В числе погибших, чьи затмились очи.
С любимой ночь бывает ярче дня,
А с нелюбимой день чернее ночи.

* * *

– Где лучшие дни своей жизни провел
Ты, вдаль улетавший за три океана?
– Ах, лучшие дни своей жизни провел
Я в горском селенье вблизи годекана.

Здесь женщина, помню, любила меня,
В которой никто не нашел бы изъяна.
Любовь ликовала, как пляска огня
На камне очажном вблизи годекана.

Спросил меня кто-то в опаловой мгле:
– Когда ты, душой породнившийся с веком,
На этой вертящейся грешной земле
Несчастным себя ощутил человеком?

– Когда я от женщины был без ума,
Которая мне «не люблю» говорила,
И веяла холодом, словно зима,
И небом закатным меня одарила.

– Скажи нам, кавказец, объехавший свет;
Ужель без любви не заманчивей ныне
Мужчине прокладывать к женщине след
И женщине, как равноправной, к мужчине?

– Любви поклоняясь во все времена,
Безумствовать будем, сгорая от страсти.
И если вдруг завтра исчезнет она,
Пусть сердце мое разорвется на части.


* * *

Для птиц летать – потреба,
И крылья им даны,
А мы взлетаем в небо,
Когда лишь влюблены.

И рдеют над снегами
Альпийские луга,
И сходятся пред нами
Речные берега.

Ценю очажный камень,
Где пламень посреди,
Но мне дороже пламень,
Бушующий в груди.

Святую цену знаю
Сердечному огню.
Былое почитаю,
Грядущее храню.

Пусть прошлое при деле
Советы подает,
А рядом в колыбели
Грядущее плывет.

И я, не чуждый веку,
Земной любви слуга,
Храню ее, как реку
Крутые берега.

И, совершая благо,
Уже немало лет
Любовь, как землю влага,
Хранит меня в ответ.

Она не убывает,
Ее извечен час.
Любовь и убивает,
И воскрешает нас.

* * *

– Кто, Любовь, друзья твои, с которыми
Ты на всех материках пяти,
Проходя подлунными просторами,
Разделяешь тяготы в пути?

– Совесть неподкупная и мужество,
Честь и Верность, кто, как не они,
Разделяют, проявляя дружество,
Тяготы со мною искони.

– Кто, Любовь, враги твои извечные?
– Босиком иду я, но взгляни,
Кто же, как не люди бессердечные,
Мне бросают терни под ступни.

Перейти, куда я ни наведаюсь,
Путь спешат мне всякою порой
Две злодейки: имя первой – Ненависть,
И Коварство – прозвище другой.

Но мерцают оттого счастливые
Звезды у меня в очах земных,
Что повсюду я неисчислимые
Вижу сонмы подданных моих.

* * *

Пред тем, как имя тебе дать,
Еще лежавшей в колыбели,
Вдвоем твои отец и мать
На небо звездное глядели.

Всю ночь им было не до сна,
Они часов не наблюдали
И звезд мерцавших имена
Не торопясь перебирали.

И, предрекая мой удел,
В горах, где небу нету края,
В раздумье на огонь глядел
Отец, мне имя избирая.

Я имя волею отца
Обрел у звездного предела,
Посланца, вестника, гонца
Оно значение имело.

И вновь к тебе,
хоть не юнец,
Лечу,
безумцев всех ровесник,
Как сердца собственного вестник.
Его посланец и гонец.

* * *

Был я ранен любовью не раз и не два,
И нашивки, быть может, имею права
Я носить,
Как простреленный в схватках солдат.

Если места не хватит для них на груди,
Не суди меня строго, Кавказ, на суди,
В том повинна любовь,
А не я виноват.

За геройство солдатам дают ордена,
И не может из женщин сказать ни одна,
Что робел я в любви,
Что брал клятвы назад.

Если б стали давать за любовь ордена,
Как дают за отвагу во все времена,
Не хватило бы неба
Для этих наград.

* * *

За здравье кубки красного вина
Пьют на пирах, как принято, до дна.
Но для чего здоровье бычье,
если
Вас женщина не любит ни одна.

Вновь за любовь, она того достойна,
Я выпью, как в былые времена.

Не зря свободу выше всех других
Сокровищ превозносим дорогих,
Но я любви невольник,
мне дороже
Бывать в плену у женщин молодых.

Да здравствует прекрасная неволя,
Мой ад и рай, где нету часовых.

Желали долголетья мне не раз,
Каким дарит сынов своих Кавказ,
Но для чего мне долголетье,
если
Исчезну я со дна любимых глаз?

И, может, жизнь отдам я за один лишь
Подаренный мне женщиною час.


* * *

– На базарах восточных, Весы,
Что от века ложится на ваши,
Меж собой,
как две капли росы,
Равночуткие, схожие чаши?

– У цены мои чаши в плену,
И случалось, по воле кумира
Страсть ложилась на чашу одну,
На другую ложилось полмира.

– Кто же дал вам подобную власть?
Ваши чаши и вправду зловещи.
– Поражает высокая страсть
Иногда драгоценные вещи.

– Не певец, не хулитель я ваш
И взываю, не пряча упрека,
Страсть немедля убрать с ваших чаш
На хваленых базарах Востока.

– Ну, а ты, Стародавний Аршин,
Что опять отмеряешь с рассвета?
– Я во славу богатых мужчин
Для любви отмеряю тенета.

– Будь неладен твой платный удел,
Ведь в продажной любви мало прока.
Лучше быть бы тебе не у дел
На хваленых базарах Востока.


* * *

«Есть ли жизнь на Луне или нету?» –
Разве спор этот был не вчера?
И какому на свете поэту
Лунный свет не лелеял пера?

И любви летописец подробный –
Не Махмуд ли прославленный сам
Луноликой и луноподобной
Величал в своих песнях Марьям?

И в селеньях кавказских нагорий
Одержимые страстью земной
Все герои любовных историй
Чем-то связаны были с Луной.

Оказалось, что эта планета,
Светоч ночи, красотка Луна,
Не тая отраженного света,
Всякой жизни совсем лишена.

Пылких слов оказавшись владыкой,
Совращая к влюбленности люд,
Ах, зачем ты Марьям луноликой
Называл в своих песнях, Махмуд?

* * *

Там, где ущелье исполнено гула,
Белой играет волной,
Волгой мне кажется речка аула,
Если ты рядом со мной.

Птичье гнездовье над отческим домом,
Венчанное вышиной,
Мне представляется аэродромом,
Если ты рядом со мной.

И на Кавказе, завидно воспетом,
В тучах на грани земной
Вправе себя называть я поэтом,
Если ты рядом со мной.

И поднимаю снегов полукружья,
Словно крыла за спиной,
В логово барса вхожу без оружья,
Если ты рядом со мной.


* * *

Того, кто в грудь вложил небесный порох,
Благодарю за чудное добро,
И тем спасибо, милостью которых
Имею я бумагу и перо.

Слагали люди вымыслы умело,
И волей их всю землю был готов
Несть бык один... Твори, как мастер, дело,
Не поучая прочих мастеров.

И сказано в заветах было старых
Еще при достопамятной поре:
Пусть гончары рождаются в Балхарах,
А циркачи рождаются в Цовкре.

Довольствуюсь лишь собственным наделом,
Где я судить способен, как знаток,
А речь держать пред незнакомым делом,
Что шерстяной просверливать клубок.

* * *

Кавказец из-за женщины красивой,
Как слышал я в ауле Игали,
В седло садился
и, склонясь над гривой,
Сломя башку скакал на край земли.

Случалось, государь властолюбивый
Вдруг потрясал стоустую молву,
Когда в мольбе пред женщиной красивой
Склонял, как раб, покорную главу.

И ты ответь,
читатель мой правдивый,
В любви отвага – это ль не талант?
И ехал из-за женщины красивой
Стреляться, как на праздник, дуэлянт.

И молодой испанец под оливой
Сегодня возле дома одного
Поет в ночи о женщине красивой,
Как дед и прадед пели до него.

Зеленый луг.
Река с прибрежной ивой,
Оплечьем блещут царственно шмели.
И космонавт о женщине красивой
Вздыхает вновь в космической дали.

И сам я,
то несчастный, то счастливый,
Когда душа всесильна и слаба,
Пишу стихи о женщине красивой,
Как предопределила мне судьба.

Нет, в небесах решили не случайно,
Чтоб с женских лиц вовеки лился свет.
И для меня давно открылась тайна,
Что некрасивых женщин в мире нет.


* * *

Давным-давно когда-то
Изречены слова:
«Любовь подслеповата,
Как белым днем сова».

Тех слов не потому ли
Кровавится крыло,
Что в каменном ауле
Не всем в любви везло.

В людские судьбы вторглась
Любовь, себе верна,
Не зря соколья зоркость
Ее очам дана.

Пройдет по скальной грани,
Над бездною морей,
Чтоб разыскать в тумане
Того, кто дорог ей.

И, молодых пугая,
Молва твердит подчас,
Что, на ухо тугая,
Любовь не слышит нас.

Нет, слух любви возвышен,
И чуток, и остер,
И каждый вздох ей слышен
За дымной цепью гор.

Где нет влюбленным счета
И льнет к тропе тропа,
Сказал однажды кто-то:
«Любовь всегда глупа».

Но голос с перевала
Донесся сквозь года:
«Безумной я бывала,
Но глупой никогда!»

* * *

Посреди больничных стен
Все искусный лекарь может,
Молодое сердце вложит
Сердцу старому взамен.

Пусть останется, как рана,
Сердце старое со мной,
Я храню в нем постоянно
Образ женщины одной.

Не хочу, чтобы другое
Сердце мне вложили в грудь
И сказали:
«Дорогое
Имя женщины забудь».

Ведь могло бы с сердцем новым
И надеждою благой
Стать моей мольбой и зовом
Имя женщины другой.

И, хоть знаю жизни цену,
Совершить в своей груди
Сердцу старому измену
Бог меня не приведи!


* * *

Любви заслуг не перечесть,
Давай в ее земную честь
С тобой протянем руки
К друг другу возле звезд,
Над бездною разлуки
Построим в небе мост.

Давай любви почтим чутье,
И пусть предскажут в честь нее
Влюбленным гороскопы
Над каждой стороной,
Что будут век их тропы
Сходиться под луной.

Сойдется пусть тропа с тропой,
Давай мы в честь любви с тобой
И в наши будем лета
Достойны молодых,
Ромео и Джульетта
Не раз воскреснут в них.

Где рвется к берегу прибой,
Давай мы в честь любви с тобой
Такой раздуем пламень
Под облаком ночным,
Что воском станет камень,
А дикий барс – ручным.

* * *

– Какая всех выше из гор
Известна подлунным пределам?
– Такою была до сих пор
Гора между словом и делом!

И ведомо миру одно:
Незримо представшую взору,
Не каждому в жизни дано
Преодолеть эту гору.

Мучительно пламя стыда,
И, смерть предпочтивший позору,
Пусть лучше погибну, когда
Я взять не смогу эту гору.

– Какую из множества рек,
Что кажется прочих не шире,
Не в силах порой человек
Преодолеть в этом мире?

От берега Чаянья вплавь
Нам в жизни кидаться знакомо,
Но берег по имени Явь
Стать может чертой окоема.

Молю: позови и покличь,
А разочаруюсь – утешь ты,
Чтоб берега Счастья достичь,
Я не оставлял бы надежды.

* * *

Дмитрий Гулиа,
верною дружбой влеком,
Был кавказским отца моего кунаком.
Создал «Азбуку» он для абхазцев,
когда
Долг поэта познал в молодые года.

И стихи сочинял он –
отцовский кунак,
И небесный на них отпечатался знак.
Начинались с «Азбуки» тропы письма,
Чтоб потом, как вершины, стояли тома.

И когда побелела его голова,
Золотая о нем не старела молва.
До того, как покинуть подлунный предел,
О любви лебединую песню он спел.

Неспроста, где клубятся в дверях облака,
Вспоминаю отцовского я кунака.
Говорила любовь мне не раз на веку:
– Приобщи молодых к моему языку.

Ты, создав для них азбуку,
в ней озари
Слово каждое страстью моей изнутри,
Чтобы сватали парни аульских невест,
Колыбельные песни звучали окрест.

* * *

Я окажу тебе услугу
И провожу твою подругу.
Домой при свете фонарей
До самых до ее дверей.

Вот только –
твой слуга покорный –
В парк дозвонюсь таксомоторный,
Подам пальто. Оденусь сам
И возвращусь, как по часам.

Ложись и спи!
Гляди, как поздно!
Ну, что с того, что небо звездно?
Зачем, не приложу ума,
Со мной поедешь ты сама?..

Домой твою подругу вместе
Везем.
Она подобной чести
Достойна по такой поре,
Не зря так звездно на дворе. 


* * *

Самонадеянная речь
Беспечностью чревата,
Поклялся радость я беречь
В твоих очах когда-то.

Ты рассмеялась мне в лицо:
– Померкнет красное словцо,
И над былым,
тверезы,
Еще прольются слезы.

То снег кружился,
то листва
Звала в свои объятья,
И клятвы собственной слова
Боялся вспоминать я.

Остановить прекрасный миг,
Который некогда постиг,
Мне не хватило мочи,
И сам потупил очи.

И не однажды с тех времен,
Забывчиво влюбленный,
В твоих слезах был отражен
Коленопреклоненный.


* * *

1978 год
Не для внешнего блеска
В царстве суши и вод
Был объявлен ЮНЕСКО
Годом женщины год.

Неизменна природа
Всех торжественных мест,
И в течение года
Славил женщину свет.

Непредписанных правил
Я держась, как поэт,
В жизни женщину славил
С молодых моих лет.

Для меня ее слово,
Мановение глаз,
Словно для рядового
Высочайший приказ.

И поныне, где прозы
Молод древний роман,
Для меня ее слезы
Горше собственных ран.

Поклоненье – не мода,
И не скрою того,
Что одно год от года
Славлю я божество.

В нем сквозь дали земные
Благодарно привык
Видеть образ жены я,
Видеть матери лик.

Год любой,
да пребудет
Он в пределах времен,
Годом женщины будет
Мною провозглашен.


* * *

Португалец предавних времен,
Мореплаватель Васко да Гама,
Не открыл ты,
и в этом вся драма,
Для любви ни одной из сторон.

Пусть походы твои знамениты,
Где сжимал ты меч в правой руке,
Но для истины разве открыты
Были земли тобой вдалеке?

Знай,
прослывший для храбрых примером
Открыватель далекой нови,
Что, быть может, я миссионером
В мир явился – глашатай любви.

Пел я девушек горских селений,
Был заступником тварей земных,
Ни пред кем не склонявший коленей,
Преклонял перед женщиной их. 

Не стереть, как наскального шрама,
В нашей памяти славы твоей,
Мореплаватель Васко да Гама,
Предводитель лихих кораблей.

Но походам во имя захватов
Суждено было временем пасть,
И в стихах дагестанец Гамзатов –
Я любви проповедовал власть. 

* * *

Во времена минувших лет,
Об этом всем известно,
Был на любовь в горах запрет
Наложен повсеместно.

А все ж порой у родника,
Где стих гулял бродячий,
Сразить лихого ездока
Мог из-под черного платка
Девичий взгляд горячий.

И ведал каждый, песням вняв,
В кругу честного люда,
В кого влюблен Эльдарилав
И кто пленил Махмуда.

Где в небесах Кавказ приник
К мерцающему рою,
Любовь, чей свет в стихи проник,
Давно не прячет ясный лик
Под черною чадрою.

Безликих женщин в мире нет,
Но не найти ответа,
В кого влюблен иной поэт,
Кто та, что им воспета?


* * *

Когда красавица в цвету,
Она,
как сказано в законе,
Должна налог за красоту
Платить на острове Цейлоне,.

Случись ввести такой налог
У нас в горах,
клянусь, что смело
В любую б дверь стучаться б смог
Проворный агент финотдела.

Кубинок знойные черты
Я позабыть смогу едва ли,
Раз королеву красоты
При мне на Кубе избирали.

А в Дагестане тишину
Навек бы споры оглушили,
Когда б красавицу одну
Вдруг предпочесть другим решили.

* * *

С тех юных лет, как сам влюблен,
Всегда лиловый слышу звон.
Я колокольчика в горах. 
От века женщины добры,
И с молодой своей поры
Не за себя мне ведом страх.

Все повторяется с азов,
И вновь звучит медовый зов:
«Иди ко мне, любимый мой»,
А свет, не ведая конца,
Течет, как с женского лица,
Во имя вечности самой.

Любовь не старится,
она,
Как встарь и в наши времена,
Владычит в отческих местах,
И неспроста Хафиза стих
У персиянок молодых
Живет поныне на устах.

– Назначь свиданье мне,
назначь,
И не коня пущу я вскачь,
А в небе обогнавший звук,
К твоим ногам я прилечу,
В объятья снова залучу,
Встреч не бывает без разлук.

Как повелось среди мужчин,
Кавказа сын – я у вершин
Учился быть самим собой
И, славя вешние грома,
Сходил по женщинам с ума
Во имя вечности самой.

Далее

		На главную страницу