* * *

Мы на земле и наши тени тоже.
Они у самых наших ног, в пыли
Мы топчем тень, а затоптать не можем.
Мы вместе с ней сойдем с лица земли.

Часов и дней безжалостно теченье
Мы - люди, мы стареем, что ни час.
Хоть рядом с временем мы только тени,
С лица земли оно стирает нас.

* * *

Ты перед нами, время, не гордись,
Считая всех людей своею тенью.
Немало средь людей таких, чья жизнь
Сама источник твоего свеченья.

Будь благодарно озарявшим нас
Мыслителям, героям и поэтам.
Светилось ты и светишься сейчас
Не собственным, а их великим светом.

* * *

Я вижу детство, что прошло давно,
С улыбкой и слезинкой на реснице.
Я сколько бы ни звал его, оно
Вновь не придет ко мне, не возвратится.

Я вижу старость, вижу впереди
Молчащую в предчувствии тревоги,
Я сколько б ни кричал ей: «Уходи!» -
Стоит, седая, на моей дороге.

* * *

То, что проходит, тем мы не владеем,
Лишь нынешнее нам принадлежит,
Пока мы о прошедшем сожалеем,
Жизнь день грядущий в прошлый превратит.

Обкрадывая нас бесцеремонно,
Не оставляет время ничего.
И судей нет над ним, и нет закона,
Карающего это воровство.

* * *

«Что же молчишь ты, заброшенный дом,
Или меня узнаешь ты с трудом?
Дом, возведенный руками отца,
Что своего не встречаешь птенца?»

Камни сказали: «Пойми наконец,
Что нам за радость, неумный птенец,
Если под крышу родного гнезда
Гостем ты на день влетишь иногда».


* * *

И спросит дом родной на старой улице,
Когда замру я у его крыльца:
«Где твой отец?» Отвечу - дом нахмурится,
Как сын, узнав о гибели отца.

И спросит дом родной на старой улице:
«Куда ты братьев дел, ответь скорей!»
Отвечу я - и дом родной нахмурится,
Как старец, потерявший сыновей.

* * *

«Поведай, весна, чем красна, чем богата?»
«Ну, что расскажу я, чудак человек,
Меня все равно не поймешь никогда ты,
Покуда в предгорьях не выпадет снег!»

«О юность, я знаю, скрываешь ты что-то,
Похвастай весельем, богатством своим!»
«Чудак, все равно не поймешь ничего ты,
Покуда и вовсе не станешь седым!»

* * *

И снова наступило утро раннее,
Но солнца нет. Туман покрыл поля,
И, за ночь постарев от ожидания,
Насупилась промокшая земля.

Коснулась тень лица ее сурового.
Земля как мать, которая сынка
Ждала, ждала живого и здорового,
А возвратился конь без седока.

* * *

Я брожу по скошенному лугу,
По камням земли моей родной.
Друга детства, дорогого друга,
Как в былые годы, нет со мной.

Я один, со мною по соседству
Нету никого и ничего.
С кем же говорю я? Может, с детством,
Может, с тенью друга моего.

* * *

Увенчанная белою папахой,
Порой бывает голова пустой.
Порой бывает трусом, и от страха
Дрожит владелец сабли золотой.

Кто полными владеет закромами,
И у того бывает жизнь пуста.
И песня с немудреными словами
Бывает настоящей неспроста.

* * *

«Вон человек, что скажешь ты о нем?»
Ответил друг, плечами пожимая:
«Я с этим человеком незнаком,
Что про него хорошего я знаю?»

«Вон человек, что скажешь ты о нем?» -
Спросил я у товарища другого.
«Я с этим человеком незнаком,
Что я могу сказать о нем плохого?»

* * *

Я не ложусь один, ко мне на грудь,
Как женщина, склоняется тревога.
То радость, то печаль спешат ко мне прильнуть,
И страх, как пес, ложится у порога.

Я не один встаю в начале дня.
Сначала просыпается тревога.
Встают печаль и радость до меня,
И страх уже скребется у порога.


* * *

Писателей мертвых издатели чтят,
Готовят их книги потомно.
Поэтов живых издавать не спешат,
Живых печатают скромно.

Я жив и поэтому скромен и тих.
Боюсь, потребую лишку:
За счет посмертных томов моих
При жизни издайте книжку.

* * *

Ночь нудна, как длинная повесть.
Ночь темна, как нечистая совесть.
Как надоедливый гость эта ночь -
Медлит и не уходит прочь.

Ночь у ворот, в доме спят глубоко,
Друг мой идет, он еще далеко.
Жду я, не сплю я всю ночь напролет.
Утро наступит, друг мой придет.

* * *

Что ветром разносит в щепу или клочья,
Что гибнет от вихрей, немногого стоит.
В труху превращается то, что не прочно:
Подгнившее дерево, слово пустое.

Не плачьте о том, что ненастье калечит,
О том, что погибло в борьбе мимолетной,
И ветер не властен над ценностью вечной:
Над лесом, и садом, и песней добротной.

* * *

Плод бессонниц моих и забот,
Книга, вот я беру тебя в руки.
Так, наверно, ребенка, рожденного в муке,
Мать впервые на руки берет.

Чем ты будешь, концом или славой?
Я держу тебя перед собой.
Так солдат гимнастерки обрывок кровавый
Поднимает, как знамя, - и в бой!

* * *

Были плечи у меня белей,
Отчего же нынче почернели?
Черный цвет - остаток светлых дней
Грело солнце - плечи загорели.

Были волосы мои черней,
Отчего же нынче побелели?
Белизна осталась от ночей
Черных, освещенных еле-еле.

* * *

Со мною смерть поссориться не жаждет.
Она давно уж, перейдя на «ты»,
Плыла за мной по морю не однажды,
Гналась в горах, чтоб сбросить с высоты.

То поотстав, то наступив на пятки,
Дыша надсадно за моей спиной,
Она со мною не играет в прятки,
Играет в салки, гонится за мной.

* * *

Я нынче песню позабыл свою,
Ту, что вчера казалась всех дороже.
И, может, песню, что сейчас пою,
Лишь день пройдет, я позабуду тоже

Но мне запала в душу песнь одна,
Ее мне пела мать с печалью скрытой,
Та песнь такой любовью рождена,
Что никогда не может стать забытой.


* * *

Я возраст свой забыл, зачем же мне
Твердишь, что я седой, а ты моложе?
Кто знает, может, в этой седине
И молодость твоя повинна тоже.

Меня не надо старостью корить,
Напоминать о возрасте бесцельно.
Жестоко раненому говорить
О том, что рана у него смертельна.

* * *

Машет в облаках орел крылами,
Воробьи на склоне гнезда свили.
Мнят и воробьи себя орлами,
Да не дал им бог орлиных крыльев.

В море волны поднимает ветер.
В сонных речках неподвижны воды.
Морем мнят себя и речки эти,
Да не бороздят их пароходы.

* * *

У меня были думы, но тщетно,
Не вплетя их ни в строки, ни в речь,
Как бумаги под грифом «секретно»,
Я старался их скрыть и сберечь.

Блекли мысли мои, выцветали,
Я их прятал - не помнил куда.
Иногда их назад возвращали,
Пропадали они иногда.

* * *

«Почему серебряная птица
К нашим не спускается ногам,
Нас она не любит иль боится?»
«Может, любит, но не верит нам!»

«Почему всегда и всюду звери
Норовят исчезнуть с наших глаз,
Нас не любят или же не верят?»
«Может, любят, но боятся нас!»

* * *

Жизнь - ковер. Но ткал я неумело,
И теперь я сам себя стыжу.
Много лишних линий и пробелов
Я в своем узоре нахожу.

Книгу я писал, но неумело:
В ней пустым страницам нет числа.
Где в пути ты задержалась, зрелость?
Почему так поздно ты пришла?

* * *

В Индии считается, что змеи
Первыми на землю приползли.
Горцы верят, что орлы древнее
Прочих обитателей земли.

Я же склонен думать, что вначале
Появились люди, и поздней
Многие из них орлами стали,
А иные превратились в змей.

* * *

Вот родился маленький джигит, -
Мне мерещится, что я родился,
Где-то свадьба пляшет и шумит, -
Мне мерещится, что я женился.

Где-то в поле человек убит,
Где-то мать над павшим сыном стонет,
Где-то плачут женщины навзрыд.
Мне мерещится: меня хоронят.

* * *

Поэт обходить не научен беду,
А радости сами проносятся мимо.
И я - Ленинград в сорок первом году,
И я - в сорок пятом году Хиросима.

Еврея - в Треблинке сжигают меня,
Я в Лидице - чех, я - француз в Орадуре.
Где б ни был пожар, не уйти от огня,
Где гром ни гремел бы, я гибну от бури.


* * *

Хоть и давно я слышал сказку эту,
Она мне вспоминается опять: 
Взяв за руку, водил по белу свету
Скорбящий сын свою слепую мать.

Он шел и шел и вылечил старуху,
И свет дневной увидела она...
Земля слепая, дай скорее руку,
Пойдем со мною, ты прозреть должна.

* * *

Все хлопают, все поздравляют стоя
Меня с очередною из наград.
А я не рад, я вижу: эти двое
Глядят в глаза мне и меня корят.

Они за мною следуют повсюду,
Их лица и мое - лицо одно..
Один старик, тот, кем я скоро буду,
Другой - мальчишка, кем я был давно.

* * *

На камушках гадалка мне гадала,
Судьбу мою гадалка предсказала.
«Прекрасна цель твоя, - она сказала, -
Но в жизни у тебя врагов немало».

Постой, гадалка, не трудись напрасно,
Ведь ясно без гаданья твоего:
Когда у человека цель прекрасна,
Противников немало у него.

* * *

Я негр своих стихов. Весь божий день
Я спину гну, стирая пот устало.
А им, моим хозяевам, все мало:
И в час ночной меня гонять не лень.

Я рикша, и оглобли с двух сторон
Мне кожу трут, и бесконечна тряска,
И тяжелее с каждым днем коляска,
В которую навек я запряжен.

* * *

Поэзия, ты сильным не слуга,
Ты защищала тех, кто был унижен,
Ты прикрывала всех, кто был обижен,
Во власть имущем видела врага.

Поэзия, с тобой нам не к лицу
За сильным возвышать свой голос честный,
Ты походить не можешь на невесту,
Которую корысть ведет к венцу.

* * *

Самосохранение - забота.
Люди, нам сопутствует боязнь.
Слышишь: в доме том, страшась чего-то,
Плачет человек, едва родясь.

Вечная боязнь куда-то гонит
По земле весь человечий род.
Слышишь, в этом доме тихо стонет
Старый горец в страхе, что умрет.

* * *

Двадцатый век сурово хмурит брови,
Мы дети века, стыд нам и позор:
Ведь никогда так много лжи и крови
Не проливалось в мире до сих пор.

Двадцатый век устало щурит веки,
Мы дети века, честь нам и хвала:
Быть может, никогда, как в нашем веке,
Мир не боролся против лжи и зла.

* * *

Я ничуть не удивляюсь, что ж -
Будет так и было так от века:
Яд и злоба, клевета и ложь
Насмерть поражают человека.

Но никак понять мне не дано,
Почему порою так бывает -
И любовь, и правда, и вино
Тоже человека убивают.

* * *

Буддисты верят – смерти нет для них,
Что все равно душа их воплотится
В существ земли каких-нибудь других -
Не в человека - так в цветок иль птицу.

Каков бы ни был - малый иль большой,
Я, стихотворец, мог ли не стремиться
К тому, чтобы при жизни стать душой
И человека, и цветка, и птицы.

* * *

«О снежные горы и снежное поле,
Как я одолел вас ненастной порой?»
«Ты смог одолеть нас не оттого ли,
Что песня и друг были рядом с тобой?»

«О горная речка с крутым водопадом,
Как мог перейти я твой бурный поток?»
«Когда бы не песня, не спутник твой рядом,
Вовек ты меня одолеть бы не смог».

* * *

Я хочу, чтобы люди давали ответ
На эти вопросы всегдашние:
«Холодно вам?» - «Нет»
«Страшно ли вам?» - «Не страшно».

Я шел по земле, где беда и нужда,
Встречал я людей озабоченных.
«Холодно вам?» - «Да».
«Голодно вам?» - «Да».
«Страшно ли вам?» - «Очень».

* * *

Компрессы, шприцы и кислород из трубки,
Воюют жизнь и смерть, и до утра
Хлопочет, словно белая голубка,
У изголовья моего сестра.

О песнь моя, написанная кровью,
Мучительно я думаю порой:
Ты хоть однажды в чьем-то изголовье
Была ли милосердною сестрой?

* * *

Наш мир - корабль. Он меньше и слабей
Его одолевающего шквала.
И в трюмах много женщин и детей,
А тех, кто может плавать, очень мало.

И если вспыхивает на борту вражда,
И если драку матросня затеет,
Что станет с кораблем, что ждать тогда
Всем слабым, всем, кто плавать не умеет?

* * *

Смирись, Кавказ, идет Ермолов.
А. Пушкин

Нет, не смирялись и не гнули спины
Ни в те года, ни через сотню лет
Ни горские сыны, ни их вершины
При виде генеральских эполет.

Ни хитроумье бранное, ни сила
Здесь ни при чем. Я утверждать берусь:
Не Русь Ермолова нас покорила,
Кавказ пленила пушкинская Русь.


* * *

На лбу твоем алеющий кружок
Горит, как на письме печать, о Индия.
Я вскрыл конверт и по дорожкам строк
Иду, хочу тебя понять, о Индия.

Я вижу всюду нищие дома.
Я много писем получал, о Индия.
Но горестнее твоего письма
До сей поры я не читал, о Индия.

* * *

Вот Тадж-Махал. На этой башне старой
В далекие столетья при луне
Слагали песни пленницы Акбара
И плакали по отчей стороне.

Те песни и теперь не отзвучали,
Хоть от рожденья их прошли века.
Как долги и длинны пути печали!
Как радости дорога коротка!

* * *

Проносят жениха на свадьбе в Дели,
И музыканты проявляют прыть.
Родные лет пятнадцать скудно ели,
Копя гроши, чтоб свадьбу оплатить.

И молодым еще придется годы
Пот проливать, чтоб вылезть из долгов.
Порой свобода малого народа
Оплачена, как свадьба бедняков.

* * *
Когда б жестокосердье человечье
Могло бы превратиться в снег и лед,
Была бы на планете стужа вечной
От южных и до северных широт.

Когда бы стала доброта людская
Водою родниковой, то всегда
На всей земле от края и до края
Журчала бы прозрачная вода.


* * *

Порой мне кажется: я целина.
То прогибаюсь я от урожая,
То чахну я и сохну, не рожая
Ни колоска, ни стебля, ни зерна.

Мне мнится: - я хранилище зерна,
Оно от хлеба ломится порою,
Порой зимою в нем лишь ветер воет.
И всем грозит голодная весна.

* * *

Везде поэты ропщут, что стихов
Не ценят люди и не понимают,
И тещи разных стран своих зятьев
За невниманье к женам укоряют.

Равно клянут шоферы всей земли
Полицию со злобою привычной.
Я понял, что у всех людей земли
Гораздо больше сходства, чем различья.

* * *

Если бы сочувствие людей
Стать могло бы для голодных пищей,
На камнях калькуттских площадей
Не было б изможденных нищих.

Если бы сочувствие людей
Стать могло бы крышею огромной,
Камни истамбульских площадей
Не были бы домом для бездомных.

* * *

Когда-то в старину карали строго
Людей, дерзавших рисовать людей.
Считалось: подобает только богу
Все смертное творить рукой своей.

У человека много черт, которых
Не передаст ни краска, ни узор.
Ведь на картинках даже лес и горы
Бледнее истинных лесов и гор.

* * *

В Хиросиме этой сказке верят:
Выживает из больных людей
Тот, кто вырежет, по крайней мере,
Тысячу бумажных журавлей.

Мир больной, возьми бумаги тонкой,
Думай о бумажных журавлях,
Не погибни, словно та японка,
С предпоследним журавлем в руках.

* * *

Долго я ходил по белу свету.
Видел много совершенных книг.
А сама великая планета -
Рукопись, вернее, черновик.

Сколько в ней неправильных заглавий,
Сколько строчек заключают зло!
Вот бы все изъяны в ней исправить,
Все переписать бы набело.

* * *

Говорят, что раньше сотворенья
Прозвучало слово в первый раз.
Что в нем было: клятва ли, моленье?
Что в нем было: просьба ли, приказ?

Чтобы мир спасти от разрушенья,
Может, слово надо нам сейчас.
Пусть в нем будет клятва и моленье,
Пусть в нем будет просьба и приказ.


* * *

Что слепому все темно кругом,
Вовсе не безлунье виновато,
И не виновато поле в том,
Что живет крестьянин небогато.

Что зимой босому нелегко,
Стоит ли винить мороз проклятый?
Что людское горе велико,
В этом сами люди виноваты.

* * *

На уроке учитель мне глобус вручал.
Хоть порой и грешил я неверным ответом,
Не холодный картон я к груди прижимал,
А весь мир, уместившийся в глобусе этом.

Мир теперь умещается в сердце моем,
Он во мне весь как есть - от позора до славы.
Это в сердце моем дальний слышится гром,
И шумят города, и враждуют державы.

* * *

Я возвратился из далеких странствий,
И матери погибших сыновей
Спросили, не встречал ли дагестанцев
На дальних берегах чужих морей.

И согрешил я ложью неподсудной,
Сказал: мол, встретился земляк один.
И матери замолкли, веря смутно,
Что это их давно пропавший сын.

* * *

За синим океаном, в дальней дали,
Я видел розы дивной красоты,
Мне каждый раз они напоминали
Цадинские весенние цветы.

За морем люди с разным цветом кожи
Мне часто улыбались, и всегда
Я был уверен, что они похожи
На аульчан из нашего Цада.

* * *

Уж двадцать лет, как двое братьев милых
Погибли в неизвестном мне краю,
И двадцать лет во сне на их могилах
Я - третий брат - стою и слезы лью.

Весь мир исколесив, сумел понять я:
В любом краю земли, в любой стране
Все люди мира - тоже третьи братья
Погибших и пропавших на войне.

* * *

Шар земной, для одних ты арбуз. На куски
Разрезают тебя и кромсают зубами.
Для других ты - лишь мяч, и, толпясь, игроки
То хватают тебя, то пинают ногами.

Шар земной для меня не арбуз и не мяч.
Шар земной, для меня ты - лицо дорогое,
Я слезинки твои утираю - не плачь,
Кровь смываю твою и пою над тобою.

* * *

В горах у нас, - так люди говорят, -
Была межа границею наделов,
Но если вдруг обрушивался град,
Сметая все, на межи не глядел он.

Разделена границами земля,
Но если град иль буря разразится,
Они не спросят, чьи это поля,
И не посмотрят, где идет граница.

* * *

Летят по небу голубые птицы.
Пытаюсь я их сосчитать с земли;
Две, три, четыре, десять, двадцать, тридцать…
Не досчитал, все расплылось вдали.

Как стая птиц, летят года за горы,
Я их считаю, провожая вдаль:
Два, три, четыре, десять, двадцать, сорок…
И не понять мне, стая велика ль.


* * *

И снова, снова черный ворон ищет
Жилье, откуда не выходит дым.
Как вестник смерти кружит над жилищем,
Покинутым хозяином своим.

О люди, пусть ваш дом достатком дышит,
Пусть озарят его покой и труд,
Пусть не кружится воронье над крышей,
Пусть ласточки над крышей гнезда вьют.

* * *

Я побывал под тысячью созвездий,
Я видел мир, лежащий под луной.
И мир большой, который я изъездил,
Теперь повсюду следует за мной.

Сейчас светает, я лежу в больнице.
Я тяжко болен вот уж много дней,
И мир огромный, что во мне таится,
Лежит со мною: он меня больней.

* * *

Стремились люди в солнечные дали
И оставляли холмики могил,
Еще под Перекопом умирали
Те, кто дорогу к звездам проложил.

Достигли дальних звезд не все герои,
И, Валя Терешкова, ты склонись
Над прахом Лизы и могилой Зои,
Без них и ты бы не взлетела ввысь.

* * *

О нашем крае всем краям подлунным
Я, как хотелось, рассказать не мог,
С собой носил я полные хурджины,
Да вот беда - их развязать не мог.

И звонкой песни на родном наречье
Я о подлунном мире спеть не мог.
Я кованый сундук взвалил на плечи,
Но сундука я отпереть не мог.

* * *

Капли на щеки поэта упали.
На правой щеке его и на левой.
То капля радости, капля печали.
Слезинка любви и слезинка гнева.

Две маленькие капли, чисты и тихи,
Две капли бессильны, пока не сольются,
Но, слившись, они превратятся в стихи,
И молнией вспыхнут, и ливнем прольются.

* * *

Я видел все, объездив белый свет:
Картины, корабли и храмы божьи.
И говорили мне: «Такого нет,
Чего содеять человек не может!»

Я шел, я видел: рушились в огне
Картины, корабли и храмы божьи.
«Такого нету, - говорили мне, -
Чего содеять человек не может!»

* * *

Птицы, оперившись, улетают,
Прочь спешат из отчей стороны.
И порою люди умирают
Не на той земле, где рождены.

Человек живет и вдаль стремится,
Хочет он догнать свою мечту.
Так и умирает, словно птица,
Сердце надорвавши на лету.


* * *

Помню, я в чужом краю гостил,
Видел, как поэты состязались,
Как друг друга, не жалея сил,
Перепеть любой ценой старались.

Был мне непонятен этот спор.
Что за блажь перепевать друг друга!
Сильному уступишь - не позор,
Слабого осилишь - не заслуга.

* * *

Есть друзья, что не клянутся в дружбе,
Но они с тобой в твой черный час.
Чувство дружбы - свято, и не нужно
В верности божиться всякий раз.

Есть поэты, что писать не смеют
И не написали ни строки...
Мудрые, они не разумеют
Тех из нас, что, снявши с неба, клеют
Звезды на бумажные листки.

* * *

Сперва тебя я другом называл,
Но был ты лишь лжецом себялюбивым,
Потом, что ты мне враг, я полагал,
Ты оказался подлецом трусливым.

Ну что ж, не плачу я, судьбу кляня,
С тобой не знаясь нынче, как бывало.
На свете, слава богу, у меня
И без твоей вражды врагов немало!

* * *

Оставьте одного меня, молю,
Устал я от дороги и от шума,
Я на траве, как бурку, расстелю
Свою заветную мечту и думу.

О люди, подойдите же ко мне,
Возьмите в путь, - я никогда не думал,
Что будет страшно так наедине
С моей мечтой, с моей заветной думой.


* * *

Однажды утром мать меня спросила:
«Сынок, скажи мне, быть ли вновь войне?
Я нынче слезы видела во сне,
Я слышу шум, я двери затворила».

«Не бойся, мама, этот шум иль шорох
Пускай твоих не беспокоит снов:
То жабы квакают в своих гнилых озерах
И напугать хотят степных орлов».

* * *

Утро и вечер, солнце и мрак –
Белый рыбак, черный рыбак.
В мире как в море; и кажется мне:
Мы, словно рыбы, плывем в глубине.

В мире как в море; не спят рыбаки,
Сети готовят и ладят крючки.
В сети ли ночи, на удочку дня
Скоро ли время поймает меня?

* * *

«Радость, помедли, куда ты летишь?»
«В сердце, которое любит!»
«Юность, куда ты вернуться спешишь?»
«В сердце, которое любит!»

«Сила и смелость, куда вы, куда?»
«В сердце, которое любит!»
«А вы-то куда, печаль да беда?»
«В сердце, которое любит!»

* * *

Люди, мы утром встаем и смеемся.
Разве мы знаем, что день нам несет?
День настает, мы клянем и клянемся;
Смотришь, и вечер уже у ворот.

Наши сокровища – силу и смелость –
День отнимает у нас, уходя…
И остается спокойная зрелость –
Бурка, надетая после дождя.

* * *

Даже те, кому осталось, может,
Пять минут глядеть на белый свет,
Суетятся, лезут вон из кожи,
Словно жить еще им сотни лет.

А вдали в молчанье стовековом
Горы, глядя на шумливый люд,
Замерли, печальны и суровы,
Словно жить всего им пять минут.

* * *

Когда пороком кто-то наделен,
Мы судим, и кричим, и негодуем,
Мы пережитком дедовским времен
Все худшие пороки именуем.

Тот карьерист, а этот клеветник,
Людей клянущий в анонимках злобных.
Но деды здесь при чем? Ведь наш язык
В те времена и слов не знал подобных!

* * *

На сабле Шамиля горели
Слова, и я запомнил с детства их:
«Тот не храбрец, кто в бранном деле
Думает о последствиях!»

Поэт, пусть знаки слов чеканных
Живут, с пером твоим соседствуя:
«Тот не храбрец, кто в деле бранном
Думает о последствиях!»

* * *

Не верю в чудеса и провидение,
Но пусть вступает смерть в свои права,
Пускай возьмет меня в свои владения
И, взяв, отпустит года через два.

Чтоб, возвратившись из предела дальнего,
Я мог оставленное оглядеть,
К тебе вернуться, если ты печальная,
А если нет, так снова умереть.

* * *

Кипит котел, но пища не готова,
Судить о ней пока что не пора,
Поскольку вкус хинкала или плова
Нельзя узнать по запаху костра.

Пандур играет то сильней, то тише,
Но не спеши с сужденьем, погоди.
Покуда слов ее ты не услышал, 
О песне торопливо не суди.

* * *

В ауле созывают джамаат,
Пусть праздник будет после трудных буден.
Сперва, как полагается, доклад,
Потом веселье: и пандур, и бубен.

Проходит время, тянется доклад
Об алкоголе, о труде, о счастье,
Не слыша бубна, и пандуры спят,
А люди ждут художественной части.

* * *

Вина приготовь, сухарей захвати –
Поделишься с другом в пути,
С собою кинжал поострей захвати –
Спокойнее будет идти!

Я вышел в дорогу, я вышел давно,
Лишь песню с собою взял.
С друзьями она – сухари и вино,
С врагами она – кинжал.

* * *

«О горные орлы, что вас влечет
Сюда, где снег в любое время года?»
«Мы ни тепла не ищем, ни щедрот,
Здесь высоту дарует нам свобода».

«О земляки мои, что вас влекло
Сюда, где трудно обуздать природу?»
«Нас привели не благо, не тепло –
Нам высота сулила здесь свободу!»

* * *

Пусть море говорит, а ты молчи,
Не изливай ни радости, ни горя.
Великий Данте замолкал в ночи,
Когда у ног его плескалось море.

Людьми заполнен берег или пуст,
Дай морю петь, волнам его не вторя.
И Пушкин – величайший златоуст –
Молчал всегда, покамест пело море.

* * *

Я у окна сижу дождливым днем.
За стеклами туман; на стеклах капли.
Дождь льет и льет, омыто все дождем:
Вдали хребты, вблизи дворцы и сакли.

Невидимо за сеткою густой
Ни то, что далеко, ни то, что ближе, -
Льет дождь, и, кроме жизни прожитой,
Закрыв глаза, я ничего не вижу.

* * *

Поэма окончена. Соткан ковер.
Но хвастать пока погодите:
Расправьте углы, оглядите узор,
Отрежьте торчащие нити.

Поэма дописана. Клин яровой
Запахан, но труд свой вчерашний
Еще огляди и пройди бороздой –
Остались огрехи на пашне.

* * *

Сидели старцы, сдвинув бурки с плеч.
Когда я слышал речи их и споры,
Я понимал, что, вдруг обретши речь,
Друг с другом так же говорили горы.

Когда я утром слышал смех детей,
Который оглашал весельем дали,
Я думал, речки родины моей,
Обретши речь, вот так бы лепетали.

* * *

«Ты играть разучилась, зурна.
Где былая певучесть и сила?»
«Нет, как исстари, песня звучна,
Это уши тебе заложило».

«Ты, зурна, мне теперь не мила,
Ты поешь равнодушней, чем пела».
«Я осталась такой, как была,
Это сердце твое очерствело!»

* * *

Рокочут ручьи, и гремит водопад,
Вдали исчезая где-то,
Смеются потоки, и реки шумят,
Как подвыпившие поэты.

Зачем ты шумишь и смеешься, вода,
Навеки свой край покидая?..
Я с печалью всегда, я молча всегда
Ухожу из родного края.

* * *

Много чувств бурлит в моей груди,
До сих пор ни с кем не разделенных.
Слов немало спит в моей груди
Лучше слов, уже произнесенных.

Выросший на зависть всем цветам
Дорогой цветок держу под спудом.
Золото, что я еще раздам,
Прячу в тайнике еще покуда.

* * *

Писал поэт стихи жене:
«Ты свет мой, и звезда, и зорька.
Когда ты рядом – сладко мне,
Когда тебя не вижу – горько!»

Но вот жена – звезда и свет –
Явилась, встала у порога.
«Опять ты здесь, - вскричал поэт, -
Дай мне работать, ради бога!»

Далее

		На главную страницу