«Я — за Союз»
— Как Вы относитесь к литературным премиям, наградам, званиям? Почему Вы в этом году не поехали получать премию им. М. Шолохова?
— Я в принципе хорошо отношусь к любым премиям и наградам. Приятно, когда поощряют всякий труд. Особенно поддерживаю литературные премии, так как их мало. Сам работал в комитете по присуждению Государственных премий, когда давали премии и звания лауреата за конкретные произведения.
Но я не понимаю, хотя и сам народный поэт, когда звание народного получают по указам вышестоящих органов. Очень не люблю, когда автор подписывается «народный поэт». Дагестан занимает первое место по количеству народных поэтов как в России, так и во всем мире. Такого звания нет в России, нет во Франции, Италии, Англии, Грузии, Иране, Турции… Правда, Пушкина называют народным поэтом, но это звание дал ему народ. В начале это звание ввели из благих пожеланий. Сулейман Стальский, Гамзат Цадаса вышли из народа. Но когда сегодня профессиональные писатели с филологическим образованием, окончившие Литературный институт им. М. Горького становятся народными к юбилею — это антилитературно. Юбиляр приходит заранее — «не дадите ли мне звание?» Это надо остановить. Да и процедура представления на звание «народного» вызывает, мягко говоря, недоумение. Я считаю, что сегодня это звание унижает подлинных писателей. Поэт не бывает антинародным. Само понятие «поэт» — это уже великое звание.
У меня много званий, но я недоумеваю, когда поэту дают звание Героя Социалистического Труда. Почему Герой Труда? Почему Герой Социалистического Труда? Когда я об этом спросил у Э. Межелайтиса, то он ответил, что звание ограждает нас от пуль завистников и недоброжелателей, направленных в нас. Не знаю, стоит ли давать звание ради этого. А других целей при награждении этим званием я не знаю. Хотя сам звание с удовольствием принял, не отказался и не откажусь. И сейчас от премии Шолохова не собираюсь отказываться, а не поехал получать только по состоянию здоровья.
К сожалению, сегодня идет небывалая раздача званий. Как в Дагестане, так и в России. Если так будет продолжаться, то литература, наука станут массовым явлением, как спорт. А массовость противопоказана культуре, опасна для нее. Пушкина назвали «солнцем русской поэзии», но солнце — одно. Звание дают солисту, но не хористам.
У меня есть единственное звание, которым я горжусь; оно не учреждалось Верховным Советом. Это звание — звание сына Гамзата Цадасы. Это самое высокое звание — звание сына своего отца, своего народа. Я хочу быть достойным этого звания.
— Как Вы относитесь к тому, что о Вас пишут критики и литературоведы? Было время, когда читатели ожидали статьи Белинского о Пушкине с не меньшим нетерпением, чем произведения самого Пушкина — великий критик открывал читателю великого поэта, помогал его лучше, глубже понять, прочувствовать. Можно сказать, что Белинский понял Пушкина, но можно ли сказать, что Вы поняты критикой?
— Во-первых, я — не Пушкин. Может быть, потому и Белинского сейчас нет.
Я очень интересуюсь критикой, когда меня критикуют, а относился к ней в разное время по-разному. В юности, когда писали хвалебные статьи обо мне, я был благодарен критикам. Наверное, потому, что был тщеславным. Сегодня меня раздражает, когда говорят «гений» или что-то в этом роде. Я благодарен критикам, извиняюсь перед ними, что я и моя поэзия отняли у них время. Обо мне писали многие писатели, наши и зарубежные (Фадеев, Светлов, Твардовский и другие). Я разбалован критикой. Одно огорчает: это была кампанейщина. Писали обо мне или по поводу получения премии или к юбилейным датам. В таких случаях неизбежно преувеличение заслуг. С другой стороны, в последнее время я не был избалован премиями, но у меня вышли книги на русском языке («Колесо жизни», «О бурных днях Кавказа», «Полдневный жар» и другие), вышло на аварском языке собрание сочинений в восьми томах, однако, к моему удивлению, нет ни одной рецензии, ни одного отклика. Наверное, дагестанские критики ждут, когда московские критики откликнутся на выход книг. Критики сейчас в Дагестане вообще нет. Попробуй при всех званиях сейчас критиковать. Сегодня всех называют гениями, а гений — тот, кто каждый день с богом разговаривает.
Особенно меня огорчает то, что книги о моем творчестве выходили на русском языке, даже на бенгальском, но вот на аварском — нет. Я жду аварского критика. В аварской поэзии есть национальное начало, а в аварской критике — нет. Надо бы критике анализировать книги на национальных языках, а уж потом эти книги переводить. А то получается, что еще не написал, а уже перевели.
К сожалению, до сих пор нет точного, полного анализа отдельных стихотворений — есть много общих слов. Я люблю критику с серьезным анализом того или иного произведения, с разбором причин, почему у поэта были те или иные удачи и неудачи. И все же я благодарен таким критикам, как Камиль Султанов, Камал Абуков, Магомед-Загид Аминов, Сиражудин Хайбуллаев, Магомед-Расул и другие, которые первыми разбирали мои произведения.
— Сонеты Шекспира большинство читает и помнит в «приблизительных» переводах Маршака, ставших фактом русской литературы, а не в точных переводах Пастернака, почти подстрочниках. И тем не менее, Вам не приходила мысль опубликовать сборник своих стихотворений в собственном подстрочном переводе?
— В подстрочнике было напечатано стихотворение «Моей внучке Шахри». Восемь переводчиков, каждый по-своему, перевели это стихотворение. Но мне говорили, что подстрочник — лучше. Когда я вижу плохой перевод, то возникает желание напечатать подстрочник. В прошлом мне предлагали напечатать книгу подстрочников, но сейчас даже переводы трудно издать.
Подстрочник — это проверка стиха на зрелость. По подстрочнику судить о поэте нельзя, но и без подстрочника тоже нельзя. Это не значит, что в поэзии есть то, что нельзя передать на другом языке. Здесь имеет значение разность культур, разность особенностей национального стиха, национальной поэтики. Русский стих — силлабо-тонический, а аварский — силлабический, в нем очень важную роль играет аллитерация, а вот рифмы — нет.
О Пастернаке Вы заметили правильно, но сонеты Шекспира я люблю в переводе Маршака. Помню, в ЦДЛ со сцены читали сонеты Шекспира, слушатели выкрикивали из зала номера сонетов и каждый сонет воспринимали как событие.
— У Пастернака есть такие строки:
В кашне, ладонью заслонясь,
Сквозь фортку крикну детворе:
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?
А какое, по-вашему, тысячелетье на дворе? (Я не случайно вспомнил Пастернака — у Вас с ним много общего в ощущении времени.)
— Пастернак имел ввиду не годы, а актуальность и гениальность поэзии.
Одни считают, что важно писать на злобу дня, а другие — для вечности. По-моему, все гениальное — актуально, а все актуальное должно быть гениально написано. Я за то, чтобы актуальность и гениальность сочетались. Если в мгно-вении поэт найдет приметы вечности, то он — гений. В маленькой капле отра-жается солнце.
Маяковский предпочитал поэзию факта, а Пастернак — поэзию вечности. Цветаева писала, что Маяковский на поверхности, а Пастернак — в глубине. Я полностью согласиться не могу, ибо у Маяковского, особенно в ранних стихах, есть глубина вечности. Пастернак ко мне пришел позже, чем Маяковский. Маяковского все изучали в школе, а о Пастернаке мне рассказывали в Литинституте мои сокурсники. Очень много рассказывал о нем Наум Коржавин.
Если обратиться к дагестанской поэзии, то Батырая и Махмуд — глубинные поэты, а Гамзат Цадаса откликался на современные ему события. Но каждый из них — гений.
— У цирковых борцов начала века существовало понятие «гамбургский счет» — на публике борцы поддавались друг другу (сегодня побеждал один, назавтра — другой), но раз в год они съезжались в Гамбург и там без зрителей в схватках определяли истинного победителя. В Союзе писателей Дагестана более ста членов. А сколько их по гамбургскому счету?
— У нас, писателей, это трудно, даже невозможно определить. В армии солдаты в шеренге рассчитываются на «первый-второй». У нас каждый считает себя первым. Наверное, это правильно. Гамбургский счет должны вести читатели.
Сейчас популярность писателя определяется не его книгами, не его талантом, а появлением на страницах газет, на радио, на телевидении. Такая популярность часто бывает хорошо организованной. Когда меня показали по телевидению — позвонило более ста человек, а когда вышла моя новая книга — телефон молчал.
Вспоминаются строки Бориса Пастернака:
Быть знаменитым — некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех…
У нас много таких, которые стали притчей на устах у всех, ничего не знача. Истинный поэт совершает свой подвиг в тишине, в одиночестве.
Что же касается гамбургского счета, то я могу назвать Батырая, Махмуда, Щазу из Куркли, Гамзата Цадаса. Из современников — Рашида Рашидова, Бадави Рамазанова с его стихотворением «Девушка, разбившая кувшин», Ханби-че Хаметову с ее сонетами, Шарипа Альбериева. Есть надежда на Арбена Кар-дашева, Магомеда Ахмедова. У меня с ними нет личной дружбы, но не отметить их я не могу.
Если по большому счету — мы маленькие поэты, по среднему — средние, по маленькому счету — большие поэты. Есть стрельба разного прицела. Так вот, у нас поэтов дальнего прицела — 5—6 человек, среднего прицела — 20-30 человек, а маленького — все остальные.
— Более сорока лет назад Вы написали циклы стихов об Армении, Грузии, Азербайджане — тут же тематически близкие циклы появились и у других дагестанских поэтов. Вы ввели в литературу понятие «аварский сонет» — это особая форма лирического стихотворения, не копирующая классический европейский сонет. Тем не менее, сегодня в Дагестане писать сонеты — европейские! — стало модно. Уже опубликованы даже венки сонетов… У Вас нет чувства вины за эпигонов?
— Что делать… Я не люблю циклы стихов — я люблю отдельные стихи. Я пи-сал о русской учительнице. Этот стих похвалили. Меня это вдохновило. Я написал о русских агрономах и т. п. После этого все стали писать на русскую тему.
Стихотворения о Грузии писал по вдохновению. Потом решил написать об Армении, но, по-моему, не получилось. Из цикла стихотворений об Азербайджане стихотворение «Самеду Вургуну» получилось, а остальные — неудачны.
Мустай Карим считал, что я книгу «Слово о старшем брате» написал ради премии… Камиль Султанов критиковал меня за тематичность моих стихов. Я ему благодарен сейчас, хотя тогда был обижен. Это теперь я понимаю, что в поэзии важна не тема, а проблема
Смерть отца, Сталина заставили меня повзрослеть. Большое влияние на меня оказало письмо Фадеева, в котором он спрашивал, не слишком ли я тороплюсь. Он попал в точку. Я торопился.
«Письмена» я собирал для записной книжки, думал, что они пригодятся для другой книги. Но они отдельно получились. После этого все молодые стали писать 8-стишия, 4-стишия, 2-стишия.
Меня упрекали, что 8-стишия я взял у Батырая. Но тогда я не имел ввиду Батырая. Во-первых, мои восьмистишия до Батырая не дотягивают. Во-вторых, Батырай тут не причем. Просто небольшие по размеру стихотворения дисциплинируют, а я люблю дисциплину в стихах.
Потом я писал «Сказания». Не к юбилеям, не к датам. А в дни юбилеев многие стали писать о Шамиле.
Многие пишут сонеты ради сонетов, венки сонетов ради венков сонетов. Для них главное — форма. Это Омар-Гаджи Шахтаманов назвал мои стихи сонетами. Я писал сперва стихи, а потом делал из них аварские сонеты. На европейский сонет горский костюм я не надевал, не примерял и европейский костюм на аварскую поэзию. Я сшил свой костюм. Не все, кто сейчас пишут сонеты, эпигоны. Талантливо пишет сонеты Ханбиче Хаметова.
В любом случае, чувства вины за эпигонов у меня нет — худого барана никто не украдет.
— На основе стихотворения Горация «Памятник» писали свои стихи и Державин в 18-ом веке, и Пушкин в 19-ом. При этом каждый из них ставил себе в заслугу нечто иное, чем другие. Что бы Вы поставили себе в заслугу, если бы решили написать свой «Памятник» в конце 20-го века? Как вы можете прокомментиро-вать последнюю строфу пушкинского «Памятника»:
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
— К большому сожалению, я не могу сказать, что я восславил свободу, милость к падшим призывал и не оспоривал глупца (в Союзе писателей это было невозможно).
Но у меня были и есть принципы. Сегодня многие поэты поют гимны гла-вам администраций, лидерам национальных движений. Когда это было, чтобы героями поэм становились банкиры?! Я при всех вождях после Сталина работал, но о них ничего не писал. Я не скажу, что был в оппозиции, но не понимаю, когда сейчас пишут о живущих руководителях Дагестана.
О памятниках я не думаю. Мой памятник — мои лучшие стихи. В разговоре со мной Мустай Карим сказал, что нас с ним забудут после смерти, а потом вспомнят.
Я написал свой «Памятник», но стихотворение не переведено. Друзья отсоветовали мне его переводить — посчитали подражательным.
— Кто Вам ближе сегодня по мироощущению — Пушкин или Лермонтов?
— Я перевел обоих — и Пушкина, и Лермонтова. Пушкинские поэмы мне ближе — «Медный всадник», «Полтава». В прозе оба гениальны. Лермонтов не написал бы «Маленькие трагедии», а Пушкин не создал бы «Маскарад».
По ощущению мне ближе Лермонтов. У Пушкина есть слишком патриотические стихи. Он плохо отзывался о поляках, о кавказцах — «Смирись, Кавказ, идет Ермолов». У меня есть ответ на эти пушкинские строки. Да и в строчке «Кавказ подо мною…» я вижу не только географию, пространство… Когда я сказал С. Я. Маршаку, что люблю Лермонтова, он мне ответил: «Читайте Пушкина». Как горцу мне ближе Лермонтов, как человеку своего времени — Пушкин.
— Вот уже на протяжении многих лет Вы являетесь бессменным председателем Союза писателей Дагестана. Что дает Союз писателей сегодня своим членам? Не мешает ли Вам писать Союз писателей? Советский Союз распался на составные части, а что удерживает Союз писателей Дагестана от распада на национальные Союзы — аварский, даргинский, кумыкский и т. п. — Ваш авторитет или что-то иное?
— Уже 47 лет я являюсь председателем Союза писателей Дагестана. Я давно хотел уйти, и меня хотели уйти.
Конечно, гораздо лучше было бы, если бы из Союза писателей не сделали бюрократической организации. Руководить Союзом писателей — смешно. У меня нет приказной книги.
Писателям Союз дает больше, чем писатели Союзу. Союз материально помогал писателям. Союз писателей строит дома, посылает на учебу. Духовно Союз имеет два журнала. Без Союза не было бы переводов национальных поэтов. Хорошо, что писатели собираются вместе. Союз писателей — это писательский годекан. На этом годекане я никого не учу, но учусь у других.
Союз много сделал для умножения славы и чести Дагестана. Пока распада нет в народе, в Союзе писателей распада тоже не будет. Мы сможем укреплять дружбу народов. Этому способствуют, в частности, проводимые Союзом писателей День Матери, праздник «Журавли». «Союз» — хорошее слово. Я — за Союз.
— Вы всегда с теплотой вспоминаете годы, проведенные в Литературном институте, гордитесь своими Учителями (Твардовским, Фадеевым и многими другими)… А о ком Вы можете сказать: «Это мой ученик!»?
— Я боюсь отвечать на этот вопрос. По-моему, учатся у меня не те ученики. Мне еще никто не сказал, что я — учитель. Есть те, кто повторяет (и хорошо повторяет) прошлое, но нового слова я не слышу.
Ахмедов Магомед считает меня своим учителем. Я не знаю, насколько он доволен учителем, но учеником я доволен.
По большому счету, все мы друг другу учителя и ученики. Наш учитель — жизнь.
Беседу вел Гаджикурбан РАСУЛОВ
Июль 1998 года.
На главную страницу | |||